самый край ее — крупноячеистую подбору. Свисая с борта, сеть бурой стеной уходила в глубь моря, перекрывая скумбрии последний путь к бегству. Теперь рыба была в неводе, как в мешке. Только этот ячеистый мешок пока еще был очень велик.
А над «мешком» — тысячи чаек. Но рыбаки на них не в обиде. Чайки с древних времен считались первыми помощниками рыбаков — наводчиками на рыбу. Даже сейчас, когда на сейнерах эхолоты, рация, а в небе самолеты рыбпромразведки, «сведениями» чаек никто из рыбаков не пренебрегает...
Большинство рыбаков хлынуло на корму. Надсадно гудел брашпиль выборочной лебедки. Через механические блоки сеть медленно вползала обратно на неводную площадку. Тут ее подхватывали рыбаки и укладывали в строгом порядке — кольца к кольцам, поплавки к поплавкам.
В сети поблескивали запутавшиеся в ячее первые рыбешки. Это ставрида. До виновницы замета еще далеко. При выборке сети скумбрия сбивается в самом низу невода.
Прямо перед Погожевым в воде парил огромный морской кот. А в стороне от него — второй, поменьше. Взмахи их плавников были торжественны и плавны, как у горных орлов. Если смотреть на орлов сверху. Рыбаки котов, конечно, выбросят за борт — какой смысл им возиться с копеечным делом, если шла скумбрия. «Может, кого-то из рыбаков соблазнит шип хвостокола, — подумал Погожев. — У большого кота он должен быть великолепным! Вязальная игла получится из него на славу. Неплохо бы и мне обзавестись такой иглой». И он уже мысленно видел, как приходит на хоздвор, где кроят новые и чинят старые сети, вынимает из кармана свою собственную, как у Зотыча и Малыгина, иглу из ската-хвостокола и часок-полтора помогает рыбакам.
Эта мысль все больше и больше завладевала Погожевым. И он, не выдержав, громко заявил:
— Чур, этот котяра мой!
Поммех бросил в сторону Погожева иронический взгляд.
— Его же не едят, Георгич.
— Уж не считаешь ли ты меня профаном вроде той женщины, которой ты загнал кота вместо камбалы? — спросил Погожев. И, помолчав, добавил: — Если подскажешь, как лучше из шипа смастерить вязальную иглу, спасибо скажу.
Витюня испытывающе прищурил глаза — не разыгрывают ли его? Но, убедившись, что Погожев просит серьезно, сказал:
— Чего там подсказывать, я ее могу тебе, Георгич, смастерить сам. А еще лучше, поручим это дело Зотычу. Он такую иглу заделает, что самому господу богу не снилось.
Погожев с Витюней стояли рядом, на поддержке колец нижней подборы.
— Зачем просить кого-то, — возразил Погожев. — Надо и самому научиться...
— Спода! Подтяните спода! — Это относилось к Погожеву с Витюней. Оказывается, пока они болтали, сеть опустилась, открыв полуметровую брешь, через которую в любой миг могла ринуться скумбрия на свободу.
Они подналегли на мускулы, и положение восстановилось.
Белый пунктир поплавков медленно сужался. Вдоль поплавков патрулировал баркас. Шлюпочные зорко следили, чтобы рыба «не давила на верха», не топила поплавки. Там, где это происходило, вязали по несколько поплавков вместе. А под конец и вообще выбрали оставшиеся поплавки вместе с верхами невода к себе на баркас.
— Пошабашили! Пора киталить! — крикнул Осеев.
Под бортом сейнера серебряным шаром вздулась дель с рыбой. Застопорена выборочная лебедка. Рыбаки с неводной площадки вновь устремились к борту сейнера.
Китало — большой сетной ковш, закрепленный на шесте. Зотыч с Кацевым завели ковш в самую гущу скумбрии. Осеев скомандовал «вира помалу!», и ковш, полный рыбы, с помощью стрелы и лебедки повис над бортом. Витюня привычным движением руки легко сбил запор заслонки, и скумбрия из сетного ковша серебряным водопадом обрушилась на палубу. Рыбаки поспешно отгребали ее к другому борту сейнера. А китало вновь опускалось за борт, за второй порцией скумбрии.
«Застолбленного» Погожевым ската выловили шлюпочные. Уже все знали, что он погожевский — Витюня постарался. Морской кот лежал большим темно-коричневым блином в носу баркаса, насторожив свой хвостокол и тяжело дыша.
Время от времени рыбаки снова «сушили дель» — поплотней сбивали оставшуюся в сети скумбрию, чтобы побольше можно было зачерпнуть киталом.
Нервное напряжение спало — рыба-то, считай, взята — и на судне было оживление. Каждая новая порция рыбы встречалась веселыми возгласами. Витюня, словно циркач, балансируя на планшире фальшборта, — он помогал Зотычу и Кацеву при подъеме китала, — шпарил по памяти выдержки из какого-то рекламного листка о скумбрии:
— Еще в глубокой древности эта рыба вызывала всеобщее восхищение своими вкусовыми качествами! — Голова Витюни как-то неестественно запрокинута, а глаза глубоко закачены, и видны только белки. Декламатор из Витюни никудышный. Но разве в этом дело: когда на палубу сыплется полновесная скумбрия, рыбакам все кажется интересным и значительным. И Витюня продолжал: — Существует множество способов приготовления скумбрии. Если древние карфагеняне умудрялись готовить соус из внутренностей этой рыбы, то в современной Швеции скумбрию готовят в соусе из шампиньонов. В Голландии ее запекают в пергаментных бумажках, а итальянские повара эту благороднейшую рыбу предпочитают отваривать для салатов... Какое из этих восхитительных блюд приготовит нам сегодня наш достопочтеннейший кок Леха, один аллах знает...
Ворох живой трепещущейся рыбы быстро рос. Чтобы скумбрия не растекалась по всей палубе, между ходовой рубкой и обоими бортами сейнера установили запруду из досок и ящиков. По ватервейсам, словно молочные ручейки, струилась мелкая лузга скумбрии, исчезая в шпигатах.
В трюм рыбу не ссыпали. Во-первых, ее было не так уж и много, чтоб не поместилась на палубе. А во-вторых, неизвестно, когда встретятся с приемкой, и рыба в трюме может «загореться» и упасть в цене.
Впрочем, сразу же, как только подобрали невод под борт судна и начали киталить скумбрию, Володя Климов ушел в радиорубку, связываться с приемкой. Там же в радиорубке был и Селенин. Ему поручили разведать по рации, что делается в других районах Черного моря. А главное, у родных берегов. В гостях хорошо, а дома — лучше: и приемки рядом, и танкеры-заправщики, и самолеты авиаразведки.
— Севернее Змеиного несколько судов стоят в замете. Там же — ближайшая к нам приемка, — сообщил Селенин Осееву, вернувшись из радиорубки.
Выгребли киталом остатки улова из-под борта сейнера, уложили на неводной площадке последние метры сети.
Витюня демонстративно отряхнул руки, показывая, что с делом покончено, и сказал:
— А теперь запевай, братцы: есть у рыбки чешуя, а у птички
