Зингершульцо улыбнулся и дружески похлопал Нивела по плечу. Совер же продолжал подозрительно осматривать совершенно целую, не порванную во время блужданий по лесу одежду парнишки и его нежные, не знавшие тяжелого, физического труда кисти рук.
– Скажи-ка, парень, а за частокол как пробрался? Неужто силенок хватило самому перелезть? – Совер пронзил Нивела пытливым, испепеляющим взглядом.
– А вы разве не знаете?! – Нивел удивленно покосился на наемника.
– Не знаем что?
– Что стража мертва, что ворота открыты, – пробормотал юноша.
Пархавиэль с Севером озадаченно переглянулись, а потом, не сговариваясь, направились в сторону, где, по их предположению, должны были находиться ворота. Туман уже немного рассеялся, и долго блуждать не пришлось. Уже через минуту они стояли возле приоткрытых ворот и с ужасом взирали на композицию из троих застывших стражников. Глаза солдат были открытыми, стеклянными, жуткими, как будто через них взирала на окружающий мир сама смерть. Они не были мертвыми, но неумолимое время остановило для них свой бег. Они спали, притом не закрыв глаз и в позах, в которых не отдыхают даже лошади.
Один стражник сидел возле давно затухшего костра и мешал ложкой в походном котелке уже давно выкипевшее варево; другой, обнаженный по пояс, сидел на траве и чистил промасленной тряпкой открытый шлем; у третьего изо рта торчал кусок ячменного хлеба, который он так и не успел дожевать, перед тем как застыть.
– Что за чертовщина?! – прошептал Совер, поднимая меч и обводя острием окружающий их туман.
– Не горячись, если бы там кто-то был, то уже напал бы, – успокоил наемника Пархавиэль, садясь на корточки возле одного из солдат и внимательно изучая его неподвижное тело.
– Похоже, ты прав, твари под землей опасные водятся, – сказал Совер, немного успокоившись, но все же опасаясь подходить близко к застывшим фигурам. – Всех перекусали, служаки даже бровью повести не успели.
– Нет, здесь кто-то или что-то другое побывало. – Пархавиэль окончил осмотр и поднялся на ноги. – На телах следов клыков нет, к тому же я не знаю животное, которое смогло бы парализовать всех сразу и яд которого действовал бы так мгновенно. Да и незачем было подземным хищникам такую толпу сразу кусать. Они ведь существа неразумные, без надобности не убивают. Нападают, только когда охотятся, когда жертву сожрать хотят. Вылезла бы зверюга из шахты, подкралась бы к стражнику, голову бы откусила и под землю уволокла б, вот в это я поверил бы! Ты вокруг посмотри: ни на траве, ни на стенах кровинки нет!
– Да уж, они как будто заснули, все сразу да еще с открытыми глазами, чертовщина какая-то! – во второй раз за последние две минуты упомянул нечистую силу Совер. – И давно они так сидят, парень?
– Как туман пришел, – пробормотал Нивел, догадавшийся, что наемник обращался именно к нему. – Я тогда вон на том дереве сидел. Гляжу, а весь лагерь вдруг разом застыл.
– Ладно, некогда нам над загадками мироздания головы ломать. Окочурились стражники или заснули, нам это только на руку, – произнес гном, подбирая лежавший возле костра бесхозный меч. – Лысого с Флейтой видел?
– Угу, – Нивел кивнул, – их в том сарае заперли. Замок крепкий, не открыть.
– Ну ничего, это мы сейчас, мигом, – усмехнулся Совер и, подойдя к недостроенной хибаре, пнул дубовую дверь ногой.
Первый и все последующие удары не привели к результату, если не считать изрядно вспотевшего Совера. Дверь оказалась крепкой, запоры – прочными, а в стенах сарая даже не было прорублено окон. Однако в запасе у троицы спасателей остался еще один, самый весомый, как в прямом, так и в переносном смысле, аргумент. Зингершульцо отошел на десять шагов от запертой двери, примерился, просчитал что-то в уме, а затем, как заправский бегун, резко рванулся с места.
Послышался грохот и треск, в воздух полетели обломки досок. С силой тяжелого камня, выпущенного из катапульты, тело гнома пробило в двери брешь и улетело в глубь сарая, откуда донесся женский визг и возмущенные крики. Встреча авантюристов наконец-то состоялась, по счастливой случайности, никто даже не пострадал.
Примерно через минуту из двери, держась под руки, вышли изрядно побитые и утомленные неволей Артур с Флейтой, а следом за ними показался и шатающийся Пархавиэль, с ног до головы облепленный опилками, соломой, древесной трухой и какой-то липкой, зловонной массой. Гном прихрамывал, чихал, отплевывался, а в перерывах расточал проклятия в адрес того дурака, который догадался запереть пленников не где-нибудь, а в недостроенном клозете.
– Парх, я тебе очень благодарна, но будь добр, отойди подальше! – морщась и прикрывая нос ладонью, произнесла Флейта, не в силах больше терпеть тошнотворного запаха, исходившего от попавшего в выгребную яму спасителя.
– Тебя бы туда с головой засунуть, – пробубнил себе под нос гном и отошел на несколько шагов назад.
Жертвенность да самоотречение вознаграждаются лишь в сказках. На самом деле мир ужасно несправедлив; помыслы ближних сугубо эгоистичны; а если ты во все горло не будешь орать о своих геройских поступках, то о них никто и не вспомнит. Если делать слишком часто добро, то это входит в обязанность, тем более когда не просишь ничего взамен.
Пархавиэль почувствовал одновременно горькую обиду и радостное облегчение. Он сделал все, что только мог: брел по лесным топям, утопая в тумане и холодной воде, лазил по дереву и частоколу, рисковал жизнью, тараня дубовую дверь и погружаясь в яму зловонных отходов. И все ради того, чтобы спасти эту женщину, которая теперь брезгливо воротила от него нос и, как будто нарочно, чтобы позлить, любезничала с Артуром, субъектом, по мнению гнома, жалким и недостойным во всех отношениях.
Да, жизнь несправедлива, но если нельзя ничего изменить, нужно принять ее такой, какая она есть, не суровой, не враждебной по отношению к тебе, а всего лишь холодной и нейтральной; подслеповатой и глуховатой старушкой, идущей напролом сквозь толпу людей и не обращающей внимания, что она давит ногами чужие корзины и больно бьет изогнутой клюшкой по чьим-то головам.
Зингершульцо был рад, рад, что все закончилось, и последняя, жирная точка встала над «i». Флейте он был безразличен, и из каких бы передряг он бы ее ни вытаскивал, этого прискорбного факта все равно было не изменить.
– А может, тебе еще и деньжат отсыпать?! Да если б не ты, мы бы уж далеко были! Свалились на нашу голову, охламоны деревенские! Скучно жить стало, пошли бы в кабак кулаки чесать! – кричал отоспавшийся и набравшийся сил в плену Артур на молча смотревшего исподлобья наемника.
Пархавиэль ненадолго ушел в себя и не слышал, в чем состояла суть внезапно возникшего конфликта, но разговор у Совера с освобожденной воровской братией явно не ладился. Артур кричал, угрожающе размахивая руками перед носом солдата, тот молчал и покусывал нижнюю губу, Флейта примеривалась, как бы вырвать из рук неудавшегося компаньона меч, а перепуганный Нивел вот-вот был готов убежать.
– Заткнись! – спокойно, но очень громко произнес гном, приблизившись к крикуну на расстояние трех шагов и важно заложив руку за руку на широкой груди. – Мне плевать, что вы не поделили; плевать, кто прав и виноват, но я больше не хочу слышать твоего омерзительного голоса. Ты гнусный, отвратительный тип, и меня от тебя тошнит. Сейчас мы подберем оружие, возьмем лошадей и выходим на большак, там расстаемся и все молча, без единого звука. А если из твоей поганой пасти вылетит хоть один вздох, то я вот этими руками, – Пархавиэль подсунул под нос ошарашенного Артура натруженные мозолистые ладони с короткими, толстыми пальцами, – оторву твою лысую башку и буду, пиная, катить ее по дороге до самого южного побережья!
Артур смолчал и остановил Флейту, попытавшуюся вмешаться в разговор, чтобы урезонить гнома. Пирату не нужны были заступники, как, впрочем, и союзники. Его цель, быстрее добраться до Бертока, была легко осуществима и без них. Вокруг валялось много оружия, да и в конюшне испуганно посапывало около двух десятков лошадей, почувствовавших, что с их хозяевами произошло что-то неладное.
– Пошли, придется пробиваться на юг одним, – сказал Артур, а затем развернулся к Нивелу и, весело подмигнув пареньку, взъерошил копну его мокрых волос. – Спасибо, малыш, я никогда не забуду твоей помощи.
Нивел растерянно уставился на Пархавиэля, но гном был непреклонен. Зингершульцо тяжко далось это решение, и он не видел причин его менять. Хотя, с другой стороны, гном не навязывал пареньку свою волю. Если бы Нивел захотел, то мог бы уйти вместе с Артуром и Флейтой.
Парочка удалялась и уже почти совсем скрылась в тумане. Подросток поедал гнома жалобным взглядом, а Совер стоял в стороне и молчал. Наемник не посчитал возможным вмешиваться в размолвку между чужими людьми, которые через несколько минут навсегда исчезнут из его жизни. – Поджигать-то будешь? – спросил Пархавиэль у Совера, когда фигурки бывших компаньонов растворились в тумане.
