Есть ли у Америки после двух с лишком столетий прогресса дальнейшая перспектива развития, но без ущерба для республики, или, как пишет автор, для «республиканизма» (не путать с партийной принадлежностью)? Являются ли Соединенные Штаты все еще, как здесь говорят, «frontier country», способными распространяться далее на Запад – не в географическом смысле, а в переносном, символическом, ибо под «пограничной страной» американцы имеют в виду идею нереализованных возможностей? Способна ли конституционная форма правления предохранить страну от исторической судьбы других великих держав или ей неизбежно суждено пойти путем Древнего Рима и его Цезарей?
Все эти мысли – и многие другие – спровоцированы анализом той философии, которая послужила фундаментом при создании США и лежит до сих пор в политическом основании страны. Ведь с самого начала политические представления американцев резко отличались от представлений, бытующих в тех европейских странах, откуда они или их предки родом. Чарлз Пинкни из Южной Каролины, один из авторов американской Конституции, так говорил в 1787 году, обращаясь к Федеральному Конвенту:
«Наш народ отличается не только от граждан любой другой страны современного мира, но и от стран Древнего мира – как от Греции, так и от Рима».
Это заявление одного из теоретиков американского государства подчеркивает отличие американских политических взглядов от европейских, хотя большинство здешних историков убеждено, что именно британские и французские философы снабдили американских патриархов основ ными политическими идеями. Однако есть и старый политический черновик американской демократии – древнеримский. Когда римляне шли завоевывать мир, они несли штандарты, на которых было написано SPQR – Senatus Populusque Romanus (Сенат и Римский Народ). Джеймс Медисон в одном из документов федералистов за номером десять утверждал, что федеральная республика должна быть застрахована от политических эксцессов как афинской «уличной» демократии (охлократии), когда демократическое большинство могло беззаконно приговорить Сократа к смерти, так и Рима конца республиканского периода, когда Сенат – не американский, а римский! – оказался в затруднительном положении, вынужденный присматривать за делами половины известного тогда мира, так называемым Pax Romana.
Вопрос и в самом деле серьезный, особенно теперь – в свете ответного наступления западной цивилизации во главе с США на исламский фундаментализм: каким образом Вашингтон может избежать судьбы Древнего Рима, ибо быть мировым жандармом – роль не только неблагодарная, но и непосильная? Ответ следует искать не только в истории и футурологии, но и в смежных областях человеческого знания – религии, науке, философии и литературе.
Американские президенты, начиная с Вашингтона, прилюдно разглагольствовали о Боге как высшем авторитете и в то же время отстаивали Первую поправку к Конституции и всячески сопротивлялись превращению христианства в государственную религию. Верно или неверно – с моей точки зрения, неверно, но все равно остроумно – современные историки называют Линкольна «мирским кальвинистским теологом», полагая конституционное равновесие между светским и религиозным жизненно важным для сохранения республиканского строя в США. Автор «Упадка и падения Римской империи» знаменитый английский историк Эдуард Гиббон рассматривал падение Рима в прямой связи с расцветом христианства. Впрочем, американский читатель может обойтись здесь и без таких далеких ассоциаций, так как вопрос о месте религии в жизни страны обсуждается широко и на самых разных уровнях – в газетах, по телевидению, на улицах, в Верховном суде.
Однако у нашего историка Василия Осиповича Ключевского, которого я не устаю цитировать из статьи в статью (заслуживает!), я обнаружил в его «Тетрадях с афоризмами следующую запись, имеющую прямое отношение к сегодняшнему нашему разговору:
«Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий».
Добавим от себя: а что если вся история есть не что иное, как тщетная попытка настоящего преодолеть последствия прошлого?
Займемся теперь другим Римом – тоже древним, но более поздним. Что же до современных аналогий, то не станем подталкивать к ним наших читателей – захотят, сами к ним придут. Как говорится, имеющий уши да слышит.
Принстонский историк Питер Браун повествует о римской истории скорее в иронической манере. Это было общество, которое, постоянно находясь под угрозой беспорядка, всегда мечтало о порядке. Высшие ценности и достижения Древнего Рима систематически подтачивались коррупцией на верхах, социальным отчуждением на среднем уровне и анархией в низах. Забудем о ленинской формуле про верхи, которые не могли, и низы, которые не хотели, хотя она и была бы здесь, вероятно, кстати. Однако у древнеримских верхов и низов, несмотря на все их социополитическое легкомыслие, хватало все-таки инстинкта самосохранения, чтобы долгое время удерживаться на грани распада и хаоса. И порядок в римской, а потом в христианской империи поддерживался не только благодаря авторитету власти, пропаганде и принуждению, но именно благодаря этому здоровому жизненному инстинкту, ибо люди изначально, по своей природе, не являются все-таки антисоциальными существами и, налагая на самих себя ограничения и табу, которые потом оформляются как законы, создают общественно-государственное устройство ко взаимной выгоде. В основе такого устройства лежит моральное соглашение уважать чужую собственность – землю, жен, саму жизнь, наконец, и не делать другим то, что ты бы не хотел, чтобы другие сделали тебе. И даже христианство было своего рода смазочным средством, в котором так нуждались проржавевшие римские структуры.
Концепция, я бы сказал, слишком стройная и рациональная, чтобы быть безусловной.
Само собой, помимо общих законов, удерживающих римское общество от распада, были и конкретные мероприятия императора и его наместников – от сбора налогов до применения телесных наказаний, от союза власти с интеллигенцией до вседозволенного взяточничества, которое и выродилось в конце концов во всеобщую коррупцию. Я бы сказал, что на каком-то этапе общественные связи деградируют настолько, что хваленый инстинкт самосохранения перестает срабатывать и центробежные и самоубийственные тенденции начинают преобладать над всеми остальными, что в конце концов и привело Древний Рим к распаду, как много позднее Оттоманскую империю, Австро-Венгрию, СССР.
Предоставим слово поэту, который объясняет кризис Римской империи иносказательно, с экивоками на собственную родину:
Огромный, перевернутый Везувий,над ней повиснув, медлит с изверженьем.Все вообще теперь идет со скрипом.Империя похожа на триремув канале, для триремы слишком узком.Гребцы колотят веслами по суше,и камни сильно обдирают борт.Нет, не сказать, что мы совсем застряли!Движенье есть, движенье происходит.Мы все-таки плывем. И нас никтоне обгоняет. Но, увы, как малопохоже это на былую скорость!И как тут не вздохнешь о временах,когда все шло довольно гладко.
В метафорической системе Иосифа Бродского неизбежна ссылка на Везувий, под лавой которого много столетий спали Помпеи и Геркуланум, чтобы продлить свою жизнь в истории. Кто бы знал имена этих провинциальных городов, если бы не разбушевавшийся вулкан!
Но ведь и римский нобелитет жил на вершине грохочущего вулкана плебейских бунтов и тотального недовольства. Богатство и власть не гарантировали нобелям ни свободы, ни безопасности. И только христианская церковь, смягчая нравы, требуя больше человечности, жалости и сострадания, добиваясь отмены гладиаторских боев и амнистии беглым рабам, продлила жизнь меняющемуся благодаря новой религии обществу.
Священник становится единственным защитником бедных. (Здесь, правда, необходимо пояснить, что в категорию бедных в те времена включалась семья, у которой была всего пара домашних рабов.) Власть епископа держится на его влиянии на паству: он может повести ее на демонстрацию протеста, а может успокоить, когда она близка к бунту. Не только с новой религией, но и с самой церковью приходится теперь считаться императору, если он хочет покоя и мира в своей стране.
Все это, однако, относится к периоду истории, который также завершился в конце концов крахом – не религиозным, правда, но государственным. Христианство оттянуло гибель Римской империи, но не предотвратило ее. А как насчет иудеохристианства нашего времени?
