– Как слюнки у некоторых, – фыркнула Гедре и мечтательно закатила глаза. – Куриный бульон, густой, жирный, а из него косточка ножки торчит, просит – вынь меня да не привередничай, не снимай толстую кожицу, сало на ней мягче масла!..
– А булочки? Булочки с маком, повидлом, вареньем, которые печет мой Гринюс! То есть пек…
– Хле-хле-хлеб све-све-свеж-жий…
– Пилозки! – пискнул Алоис, и все рассмеялись.
– Студень из коровьей ноги, а в нем половинки яиц!
– Холодный свекольник с зеленью на простокваше, с картофельными лепешками…
– А я люблю такой горлодер, чтоб слезу вышибало и дыхание ломило…
В глазах Хаима плавали, сменяя друг друга, кастрюля с куриным бульоном – жир яркий, желтый, собрался кружочками, блестит, как новое монисто на цыганской невесте… огромные ломти пшеничного хлеба, пончики, булочки, пирожки… миска с тертым хреном, чесноком и помидорами… Глаза на лоб лезли от горючей слюны, и выбивались слезы. Чем утолить необъятный голод?!
Мария молчала. Пани Ядвига деловито спросила ее:
– Ты ела когда-нибудь копченого угря?
– Конечно.
– А свинину ты ешь?
– Ем… Когда она есть.
– А жареные картофельные колбаски-ведереи в кишках! – снова подхватила Нийоле, не уловив старухиного сарказма.
– А свиное ухо! – подмигнула пани Ядвиге понятливая Гедре. – Вареное! Копченое! Маринованное! Левое, правое, м-м-м!
Нийоле замолкла и заозиралась с подозрением, что-то соображая.
– Свиной окорок, – продолжала безжалостная пани Ядвига. – Соленое сало с чесночком, ветчина, буженина, сардельки…
Задыхаясь от смеха и давясь слюной, Хаим простонал:
– Мария, стукни пани Ядвигу чем-нибудь по голове посильнее, чтобы замолчала! И… дай мне котлету.
Он снова вспомнил о фирме «Продовольствие» и золотых копченых курах. Он ведь их ел.
Спустя несколько дней по настоянию доктора Свиридова из Тикси на мыс был отправлен караван нарт с бесплатными продуктами – хлебом, мукой, маслом, крупами, горохом, тушенкой и дрожжами. Горох велено было проращивать, а дрожжи настаивать и пить.
Выжившие благодаря доброму врагу люди встретили первую весну в Заполярье, окрепнув, и начали работать. Они вновь получали зарплату. Если удавалось, покупали рыбу у изредка наезжающих кочевников и отоваривали мучную норму.
В последней юрте «суп» был чуть разнообразнее по составу ингредиентов. Тщательно промыв рыбьи кости, потроха и чешую, пани Ядвига высушивала их на печке до листвяного шороха, протирала между двумя камнями и добавляла полученный порошок в похлебку.
Домашние знали, где добывается эта сомнительная приправа.
– Иначе останетесь без костей и суставов, – отрезала пани Ядвига, раз и навсегда пресекая разговоры о предосудительных местах ее промысла. По вечерам она с группой уцелевших стариков мыса рылась, орудуя топором, в смерзшихся осенью кучах помоев у цеха засолки.
Когда полярный мрак уполз в море до следующей зимы, женщины всмотрелись друг в друга и ойкнули в один голос. Вроде каждый день мыли лица талой снеговой водой, а на щеках темнели разводы копоти. Печку чаще топили сырыми дровами, и, пока дерево не разгоралось, юрта плавала в дыму и чаде.
Мария едва сдержалась, чтобы снова не ойкнуть, глянув на пани Ядвигу. Осенью старуха виделась совсем другой. Чуть приспущенные над глазами тяжеловатые веки делали ее лицо надменным, твердо приподнятый подбородок говорил о суровом и властном характере. Теперь скулы и нос выступили резче, черты отчеканились, обнаружив симметричную правильность, а поблекшие глаза цвета теней на снегу светились в темных полукружьях век, как отблеск окошек в хвойном настое. Странная, скорбная выразительность проявилась в лице старухи.
– Пани Ядвига, какая вы красивая!
Та болезненно усмехнулась:
– В свое время я считалась самой красивой девушкой на Неманской.
– Наверное, вы походили на Богоматерь, – ляпнула, не подумав, Нийоле.
…Пустая банка выпала из рук пани Ядвиги. Хорошо, что пустая, в банку еще не был налит кипяток. В юрте стало тихо, даже лепечущий Алоис смолк на нарах и в испуге прижался к стене.
Гедре запоздало шикнула на Нийоле и сама нечаянно выдала вслух смятенную мысль:
– Все мы грешники, все под богом равны…
– Я не верю в бога, – холодно сказала пани Ядвига.
Глава 12
Баба-лошадь – добытчица дров
«Гонг! Гонг! Гонг!» – повелительно задребезжала на весь мыс медная железяка, висящая над крыльцом конторы вместо часов. Весеннее солнце, отвоевывавшее у ночи минуту за минутой, встало давно и расплылось в грязной оконной льдине серовато-желтым пятном. Днем ручейки слез бежали с окон и намерзали на полу сталактитами.
Весна и слезы… Горло Марии обволакивала душная тоска: Хаим рыбачил вторую неделю. Обжигающий взвар хвои обтек горло едкой горечью. Одна горечь задавила другую, горло размякло, разжалось, и наступило облегчение.
Заткнув топор за пояс, Мария вышла на улицу и зажмурилась. Всякий раз выбиралась из полутьмы юрты к свету, как новорожденная из чрева. Солнце отражалось в каждой крупице ноздреватого, зернистого снега, и невыносимо яркие искры обжигали глаза. Чтобы глаза домочадцев не слепли, пани Ядвига связала деревянным крючком тоненькие сетки из каштановых волос Нийоле.
– Вот вам солнцезащитные очки.
Мария накинула на лицо нехитрое старухино изобретение. Сквозь темную паутинку хорошо было видно, и зрение не страдало.
Юрты, стоящие «спинами» к заливу, почти все имели названия: Юрта Старых Дев – учительниц и сестер литератора Берка, переводчика с идиш; Юрта Музыканта – в ней живет скрипач Гарри Перельман, который давно не играет на скрипке для больной матери и больше не сможет играть помороженными руками, годными для рыбалки, но не для смычка. Да и мать Гарри уже не болеет и не живет там. Она вообще нигде не живет, ее застывшее тело лежит в Юрте Мертвецов.
Тугарин сказал, что когда земля сверху чуть-чуть оттает, из Столбов привезут заключенных, они выроют ямы, и можно будет похоронить груду трупов, наваленную в десятой юрте.
А вот Юрта Букиниста – большой семьи владельца букинистической лавки на улице Гедиминаса в Каунасе. Самого букиниста здесь нет, его увезли куда-то вместе с пекарем Гринюсом и мужем Гедре. Юрта Художника, Юрта Журналиста, Министерская Юрта… Только названия напоминают, кем были раньше обитающие здесь ловцы рыбы, рабочие цеха засолки, мотальщики ниток, вязальщики сетей, уборщики уличных туалетов, труповозы и добытчики топлива.
Мария дошла до административной части. Контора с общежитием и цех засолки со складом – настоящие дома из толстых ошкуренных бревен, с настоящими стеклами в окнах. Цех еще не запустили, добычу возят на собаках в склад и подкапливают, обложив ее льдом, пока холодно. Рыбы на весенней путине много…
Рядом на пустыре заведующий намеревается построить в будущем сетный цех, пекарню, баню и школу для немногих оставшихся в живых детей.
Алоиса спасла пани Ядвига. Перед тем как слечь в то ужасное время до приезда доктора, она успела покормить малыша последней похлебкой и положила возле его подушки ком мороженых ягод. Остатки морошки старуха отдала Витауте.
Алоис ел потихоньку, не мог быстро есть. Врач удивился, что он вел себя правильно и не умер, хотя по всем приметам должен был умереть. Готлибам, Гринюсам и Гедре с дочкой сказочно повезло поселиться в одной юрте со святой грешницей пани Ядвигой…
Осенью женщины спрашивали Тугарина, будут ли строить детский сад. Теперь не спрашивают. Алоис – единственный на всем мысе ребенок до пяти лет, всех остальных убили голод и цинга.
Старик Кимантайтис спросил о больнице. Змей ответил, что амбулатория, а также магазин разместятся в общежитии, где сейчас живет начальство, поэтому начальству построят отдельные дома… Вот и весь поселок. Мыс, бугрящийся за пустырем, как спина гигантского животного, спускается к пологому берегу моря.
В конторе Зина Тугарина, сидя под плакатом «Слава товарищу Сталину – отцу, учителю и лучшему другу всего советского народа!», отметила работников в табеле явки. По новому звуку гонга Мария вернулась с бригадой к своему холму, обогнула его и поплелась в лагуну. Змей нашел Марию и Гедре достаточно крепкими для сбора дров, но вчера Гедре позволили не работать несколько дней, палец правой руки у нее взбух панарицием.
В тундре женщины разбрелись по двое. Мария решила идти одна, без напарниц. Шла медленно, ссутулив плечи и спину, будто по узкому коридору, а не по огромному заснеженному пространству. Принесенные прошлым половодьем деревья видны в нем издалека. Тундра лаконична, красок в ней пока три – белая, синяя и черная; линии горизонтальные, как в море.
Мария далеко обходила глубокие снежницы – каверзные бочаги талой воды. Провалишься в снежницу по грудь, без посторонней помощи не выкарабкаешься. Тугарин торопит с дровами: через месяц солнце растопит в протоках лед, достигающий толщины в рост человека, и лагуну зальет вода. Тундра превратится в топкое, непролазное болото.
