— Довольно, — поморщилась Гинта. — Мне тоже достаточно одного младенца. Того, что я сегодня увидела. До сих пор в голове не укладывается… В Белом замке я подслушала разговор двух абельмин. Одна была беременна, но вовсе не горела желанием стать матерью. Я поняла так, что она собирается отдать ребёнка в какую-нибудь богатую бездетную семью, может быть, даже кому-нибудь из абеллургов, а в качестве платы получить хармин… Или деньги на его приобретение. А оказывается… Они молодели, пожирая собственных детей. Амнита, а ты правда не знала, из чего делается хармин? Скажи честно.
— Я как-то не задумывалась… Во дворце было не принято об этом говорить. Оказывается, секрет изготовления хармина был известен только абеллургам и обитателям Белого замка. Айнагур считал: чем меньше людей об этом знает, тем меньше вероятности, что информация просочится за пределы Эриндорна. Абеллурги боятся лишний раз баламутить народ. Я не думала, что всё это именно так.
— Да, ты не думала, — усмехнулась Гинта. — Ты просто не задумывалась над этим. А зачем? Так удобнее — не думать о некоторых вещах, не замечать. Не вдаваться…
— Я перестала принимать хармин, — Амнита словно оправдывалась.
— Перестала, чтобы не вредить своему здоровью.
— Я действительно не знала, из чего его делают…
— Ты не хотела этого знать, — безжалостно уточнила Гинта.
— Я тебе говорила, что я далеко не совершенство, — помолчав, сказала Амнита.
Она сидела, опустив глаза и сложив на коленях своя точёные руки. Длинные серебристые ресницы подчёркивали нежную белизну её лица.
— Ну почему? Внешне ты само совершенство.
— Это не моя вина, — тихо отозвалась Амнита. — И это не приносит мне счастья.
— Возможно, ты и не достойна его.
— Возможно, — спокойно согласилась валлонка и встала. — Эрлин просил передать, что сегодня не сможет поехать с тобой в Средний город. Представление тоже откладывается. Актёров разместили в восточном крыле, на третьем этаже… Это если захочешь пообщаться. Труппа из Лаутамы, среди них много сантарийцев.
Амнита вышла, а Гинта долго стояла перед зеркалом с расчёской в руке, смотрела на своё окаменевшее лицо и не могла понять, на кого она больше злится — на подругу или на себя.
— Попробуй взглянуть на всё это с другой стороны, — сказал ей вечером Диннар. — Валлоны воспитаны совершенно иначе. Им неведомо то трепетное отношение к жизни, которое свойственно тебе, да и вообще всем детям земли. Для вас имеет ценность даже только что зародившаяся в лоне матери жизнь…
— Конечно, ведь там уже есть душа. Пусть она ещё спит, но надо беречь её и до пробуждения. А эти люди умудряются верить в бога, не признавая души. Придумали, чтобы оправдать свою бездушие…
— Ты сейчас слишком раздражена, чтобы рассуждать спокойно и здраво, — заметил Диннар. — Ты же прекрасно знаешь — далеко не все валлоны бездушные. Я бы не сказал, что злых людей среди них больше, чем среди сантарийцев. У них просто другое представление о жизни. Они не считают таким уж важным преступлением уничтожить бессознательное существо. Новорожденный младенец не осознаёт себя. Он жив, но пока он как 6ы мёртв. И если он не нужен даже собственной матери, то что стоит лишить его жизни, которую он не успел ни полюбить, ни оценить, о которой он вообще не имеет понятия?
— Но душа недаром приходит в этот мир, и когда она проснётся…
— Это опять говорит сантарийка, — перебил Диннар. — Для валлонов это… вроде как говорить о том, чего нет. Это не значит, что они считают убийство младенцев нормальным явлением. Человек есть человек, даже если он только что родился. Потому они и держали это в тайне. Все возмущены. И Эрлин, и Амнита… Думаю, в Валлондорне многие бы возмутились, и всё же для валлонов это не так ужасно, как для вас, сантарийцев, и винить их в этом нельзя. Они просто иначе мыслят.
— Диннар, а к кому ты относишь себя? — спросила Гинта. — Ты как-то странно говоришь — валлоны, сантарийцы… Как будто ты ни то и ни другое.
— Пожалуй, так оно и есть. С валлоном меня не спутаешь, но дети земли порой кажутся мне такими же чужими, как и дети воды. Я вырос в пустыне, среди песка и камней. Дети песка никогда не считали меня своим, да я в этом и не нуждался. Они звали меня сыном Маррана… По-вашему — Маррона. Наверное, я и есть сын камня. Да, я ни то и ни другое. Мне что земля, что вода…
— Не скажи. Земля тебе действительно нипочём, а вот вода… Она способна обтёсывать камень, изменяя его форму, а новая форма всегда несёт иную сущность…
— Разве ты не знаешь, что камень, имеющий душу, не поддаётся обработке? — улыбнулся Диннар. — Он неуязвим.
— Да… Иногда мне хочется превратиться в камень…
— Полегче, малышка, — Диннар снова взял тон старшего брата. — Не забывай — слова таких, как ты, имеют силу.
«Какая мне польза от моей силы, — думала Гинта, оставшись одна. — Или я всю жизнь должна утешаться тем, что помогаю другим…»
Она вышла на лоджию и, спрятавшись за вазон с цветами, долго смотрела вниз. В дворцовом саду было людно. Садовники подстригали кусты, несколько абельмин играли в кольца. Прошли два абеллурга… Потом появился Эрлин. С Роной. Он недавно вернулся из Белого замка, где провёл почти весь день. Вид у него был усталый. Рона что-то говорила, нежно заглядывая ему в глаза. Он улыбнулся. Рона всегда найдёт, что сказать. Она никогда не огорчает своего повелителя. Не то что некоторые. Те, что всюду лезут и причиняют одни беспокойства…
Эрлин ушёл вместе с Роной, а все эти люди в саду вызывали у Гинты чуть ли не ненависть.
«Я, видите ли, нужна миру. Я нужна людям… Лучше бы я никому не была нужна. Никому-никому, кроме одного единственного человека… Или бога? Мне всё равно. Мне хватило бы его одного. Если я любила его и раньше, то, наверное, я приговорена любить его вечно… И что же, безответно? Быть может, счастье — это вообще не для меня? И в этой, и в любой другой жизни… Если я нужна этому миру, я сделаю всё, что в моих силах, уже хотя бы потому что в этом мире есть он. А потом я предпочла бы обратиться в камень. Знай я это заклинание, я бы заключила свою душу в камень. Чтобы она уснула вечным сном. Это лучше, чем так мучиться…»
Гинта понимала, что так нельзя. Она поддалась отчаянию, раздражению, обиде и едва ли не лелеяла в себе эти чувства. Возможно, сказывалось то, что она никак не могла оправиться от потрясения. Убитый младенец то и дело вставал у неё перед глазами. Да ещё этот странный сон…
«Я так хочу вернуть тебя, Сагаран!»
Эрлин был к ней очень внимателен. Старался развлечь.
— Перестань ты об этом думать, — сказал он, подойдет к ней однажды вечером после представления, которое давали актёры из Лаутамы. — Готов поклясться, ты даже не поняла, о чём пьеса. Обещаю, больше такое не повторится. Я взял под контроль все лаборатории. Сейчас везде будут мои люди.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
