Но, конечно, главное направление моих мыслей было связано с тем, что флот — колыбель радиотехники, с традициями, идущими от морских минных классов, где преподавал изобретатель радио А. С. Попов, флот — благодатное поле для научной разработки проблем радиолокации, к которым меня основательно довернула служба в 337-м орб ВНОС. Я интенсивно начал заниматься со своей «морской» тетрадкой (правда, впоследствии, получив возможность работать с научной литературой, я обнаружил, что решенную в ней задачу давно решил лорд Рэлей), теперь меня интересовали подходы к более сложной задаче о структуре радиолокационного сигнала, отраженного от морской поверхности, возмущенной движением подводной лодки. Но почему молчит генерал Дзивин, который обещал мне решить вопрос о моем откомандировании к морякам после праздников?
В одно из моих дежурств по полку меня вызвал (не помню, по какому вопросу) майор Леинсон. В это время ему позвонил генерал Соколов из штаба ОМА ПВО, и я стал невольным свидетелем следующего разговора:
— Товарищ Леинсон, надо срочно решать вопрос о Кисунько. Я обращаюсь к вам, потому что командир полка болен. Больше ждать нельзя. Нас торопят сверху.
— Так точно, товарищ генерал, мы оформляем представление его к ордену Красной Звезды.
— Насчет ордена — это само собой. Но я о другом: Кисунько надо завтра в девять ноль-ноль с личным делом быть в ГУК ОМА ПВО. Со всеми аттестатами и предписанием об откомандировании.
На следующий день я получил предписание ГУК ОМА ПВО явиться в ГУК Арт Красной Армии. От кадровика я узнал, что все это делается по личному распоряжению маршала артиллерии Н. Н. Воронова, который тогда был и Главкомом артиллерии и Главкомом ПВО страны. Значит, морской вариант не получился. Но почему в ГУК Арт? Все получилось так неожиданно, что я не успел ни с кем попрощаться в полку. Могут подумать — зазнался на радостях. А ведь у меня в полку сложились хорошие отношения и с командованием — майором Меркуловым, майором Соловьевым, начштаба Мухиным, и с офицерами боевых расчетов. Даже непредсказуемый майор Леинсон, однажды обозвавший нас с Вольманом «академиками», лично предложил мне вступить в ВКП(б), дал мне рекомендацию, и не без его подсказки мне дали рекомендации политрук роты Яковлев и замполитрука старшина Гробов. И это при том, что ему были до тонкостей известны мои анкетные данные!
Признаться, я не собирался подавать заявление в партию все по той же причине: надо рассказывать биографию, лишний раз напоминать об аресте отца, посвящать в это дело новый круг людей, кто-то начнет задавать вопросы. В нашей сверхсекретной части лучше, если об этом будет известно как можно меньшему числу людей. С другой стороны, если я откажусь — мол, считаю себя недостаточно подготовленным, когда мне предлагает свою рекомендацию высшее лицо партийной власти в полку, — не навлеку ли я на себя ненужные подозрения? В роте и в полку процедура приема прошла гладко, но я не переставал побаиваться ненужных вопросов на армейской парткомиссии при утверждении и выдаче мне партбилета. И действительно, председатель парткомиссии спросил меня об отце, не служит ли он где-нибудь у немцев. Я ответил:
— Не мог он попасть к немцам. А если бы попал, то им бы не служил.
— Скажите, — только очень кратко, — что вас побудило подать заявление в партию?
— Если очень кратко, — то же, что и вас, товарищ генерал.
— А ведь неплохо ответил, товарищи? — обратился генерал к членам комиссии.
Потом, вручая мне партбилет, генерал сказал:
— Поздравляю. Желаю успехов на войне и после войны. Когда-нибудь вы станете известным ученым, и я буду рассказывать товарищам, как вы сумели кратко и математически точно ответить перед парткомиссией на мой вопрос.
Но спустя некоторое время после моего вступления в партию совершенно необъяснимо тот же Леинсон выступил организатором направленной против меня разнузданной травли. Причем все делалось за моей спиной на инструктивных сборах офицеров боевых расчетов и штабных служб. Мне в вину вменялись и низкая воинская дисциплина во взводе, и сокрытие от командования нарушений дисциплины, и панибратство с подчиненными, делались грязные намеки на неуставные отношения с красноармейцами-девушками. Все это, по его словам, должен рассмотреть суд офицерской чести, и в этом деле Леинсону подпевал мой комроты, — единственный по-вольновски закомплексованный ко мне человек в нашем полку (я имею в виду лейтенанта Вольнова в училище ВНОС).
По отношению ко мне майор Леинсон и комроты Орлов были единодушны в предубежденности, что я, поскольку являюсь ученым, не могу быть хорошим командиром. Недаром Леинсон в свое время обозвал нас с Вольманом академиками. Отсюда — постоянные попытки «выявить недочеты» в общевойсковых вопросах и, что называется, ткнуть меня в них носом. «Для подготовки расчета по общевойсковым дисциплинам» (как было сказано в приказе) ко мне после снятия Вольмана был назначен помощником мл. лейтенант Ж…ский, выдвинутый командованием батальона из старшин за некоторые личные услуги по интендантской части. Но при первой же отлучке по вызову в штаб батальона он поймал неприличную болезнь, был по моему настоянию удален из расчета и очутился в штабном хозвзводе — поближе к санчасти. Но там этого «знатока общевойсковых дисциплин» постигла беда пострашнее: на занятии с бойцами при объяснении устройства ручной гранаты в его левой руке сработал капсюль-детонатор. Результат — хорошо известный для подобных случаев: на левой руке остались только мизинец и безымянный палец.
Припоминаются два ЧП, связанные с попытками проверить общевойсковую подготовку моего расчета, Майор Леинсон приказал мне объявить боевую тревогу, я приказал всем свободным от боевого дежурства занять свои места в окопах. Потом майор дал мне вводную: «На вашу позицию пикирует вражеский самолет!» Я скомандовал: «Залпом по вражескому самолету — огонь!» Бойцы на каждый мой «Огонь» условно перезаряжали винтовку и клацали затворами, но майор истошно орал: «Не слышу и не вижу ваш огонь!» Меня это взбесило, и я, выразительно подмигнув сержанту Евдокимову, скомандовал еще трижды «Огонь», и тот трижды выдал огонь из самозарядной винтовки. Майор испугался, закричал: «Отставить!» — быстро побежал к машине и уехал. Наши выстрелы услышали рядом стоявшие на позиции зенитчики и доложили о них по команде по своей связи, доклад прошел на КП фронта, а оттуда уже по вносовской связи потребовали от меня доложить о причинах стрельбы. Я ответил, что майор Леинсон проверял выучку личного состава на условиях, близких к боевым. Тогда спрашивавший меня начальник выругался, обозвал нас с майором дурачьем и положил трубку. Думаю, что виновнику этой «проверки» влетело от высокого начальства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
