– Хорошие или плохие? – Кирилл сразу решил увести разговор в эмоциональное русло, так как логикой оперировать он собирался позже.
– Для трусов хорошие, для меня плохие.
– Это почему так?
– Потому что Клану конец, если эта информация дойдет до всех. А зная вас, я уверен, что вы ее до всех донесете.
– Донесу, – кивнул Кирилл.
– Ну и, ясное дело, большинство, кто о мутации каждый день думает, захотят рвануть на Готланд. Кто-то, может, даже дойдет туда. Хотя мало кто из них представляет, каким трудным будет этот путь.
– Ты назвал их трусами?
– А разве нет? Страх мутации – это такой же бестолковый страх, как страх смерти. Иррациональный. Знаете, что я вычитал в одной из книг, найденных в городе? Оказывается, в средние века продолжительность жизни арабов составляла около тридцати лет. Не многим больше того, что мы имеем сейчас. И ничего! Жили, совершали подвиги, создавали произведения искусства, рождали науки. Почему? Потому что никто не знал, что можно жить больше. А мы распустились. Рыдаем по утерянной жизни до восьмидесяти лет. Скулим, взываем к богу, клянем судьбу, пославшую нам страшные испытания. И все это вместо того, чтобы наполнить отведенные нам дни чем-то ярким, полезным не только нам, но и другим. Я вот на Готланд не пойду. Здесь останусь, помогать решившим продолжить дело Клана, или с вами пойду в Исландию, если возьмете.
– Ты серьезно?
– Неужели похоже, что шучу? – спросил Макс и поджал губы.
– Не горячись, – осадил его Кирилл. – Ты волен выбирать, что считаешь правильным. Как и любой другой. Но осуждать других за их выбор тоже нельзя.
– Нельзя? Вы так думаете? А я вот уверен, что можно. Потому что поход на Готланд – это не просто глупость, это преступная глупость. Бесцельное разабазаривание собранных Кланом ресурсов. Вы хотите сказать, что любой выбор нужно уважать? И выбор убийцы, и выбор вора? В моих глазах те, кто захочет уйти, – воры. Они всю жизнь пользовались благами цивилизации, посмеивались над дикими за то, что те утратили крупицы знания, но как только им самим представился случай отдать долг человечеству, они бросаются поскорее подставить собственную драгоценную жопу под иголку в «стене Вильмана».
– Говорю же, не горячись! – улыбнулся Кирилл. – Еще никто никаких решений не принял, а ты уже навешиваешь ярлыки.
– Сомневаетесь, что большинство захочет предпринять бросок к Готланду? Ну, поглядим.
– Ладно, посмотрим… – Кирилл задумался. – А ты, значит, готов пойти со мной, если возьму?
– Конечно. А что мне терять? Мне до мутации все равно не больше двух лет, сами понимаете. Какой у меня выбор? Остаться здесь и стать царем обреченных? Совершить бросок на Готланд, чтобы пропердеть потом еще лет сорок, если повезет дойти? Или совершить бросок в Исландию, дав шанс всем людям, всем, кроме этих трусов, жить как раньше, растить детей, оставлять знания новым поколениям, строить на века… Как думаете, на что я потрачу остаток отведенных мне дней?
– Хорошо. Значит, я уже не один, – кивнул Кирилл. – Как думаешь, еще кто-то с нами пойдет?
– Трудно сказать. Может, Борис. Мы с ним очень сдружились в последние дни. Других надо спрашивать уже после того, как вы доведете до всех информацию. Может, и сам Хенрик пойдет?
– Нет. Надпись Вильмана гласит, что найти ключ может лишь тот, кто не заместил штамм вакциной. То есть от Хенрика там толку не будет. И он это понимает прекрасно. Свой долг человечеству он уже отдал, пустившись в опасное путешествие и донеся до нас нужную информацию.
– Пожалуй, вы правы. Тогда не знаю, кто еще. А много нужно народу?
– Думаю, человек пять всего. Слишком большим отрядом такой длинный бросок сделать сложно. А слишком маленьким не выжить. Думаю, от пяти до десяти человек.
– Столько можно набрать, – уверенно заявил Макс.
– Возьмешься? Я не случайно хотел поговорить с тобой раньше, чем озвучил информацию на высшем офицерском совете. Найдешь единомышленников, буду очень тебе благодарен.
– Хорошо. Я попробую.
Уже на следующий день после беседы с Максом Кирилл собрал в штабе высший офицерский совет и, для начала в закрытом режиме, донес до военного руководства Клана принесенную Хенриком информацию. Как и ожидалось, она вызвала шок. Никто уже не ждал никаких перемен, никто давно не питал никаких надежд. А тут такое…
Кирилла поразило, что никто из совета не предложил рассмотреть возможные варианты дальнейших действий, а все сразу же принялись обсуждать возможные планы похода на Готланд. Кирилл молча слушал, вспоминая вчерашний разговор с Максом. В душе словно бы начал расти пузырь, наполненый черной, оглушающей пустотой. Никто, никто ровным счетом, не воспринял информацию Хенрика как возможность выбора. Они услышали лишь то, что им позволял услышать неизбывный страх перед мутацией: на Готланде можно спастись. Каждому, кто туда дойдет. И эта мысль на какое-то время затмила все другие их мысли. А Кирилл, выпавший из зоны всеобщего внимания, наблюдал за происходящим со стороны.
«Неужели для этого мы хранили искру цивилизации ценой таких трудов, лишений и сотен жизней? – думал он, ощущая, как внутри нарастает волна отчаяния. – Неужели я вел этих людей вперед лишь для того, чтобы они получили возможность вколоть себе вакцину и реализовать великую заповедь всех трусов и негодяев – «после нас хоть потоп». Неужели тридцать лет моих стараний превратить их из дикого стада в часть человечества закончится превращением их в дикое стадо, ломящееся, подобно баранам, к спасению собственной задницы?»
Кирилл вдруг понял, что в его долгой и непростой жизни было два дня настоящего отчаяния. Первый – когда в бункере погибла мама. Погибла, пытаясь сделать людей лучше, насытить их жизнь хоть какой-то целью. За это они убили ее. Второй – сегодня. Когда люди, которых он считал единомышленниками и соратниками, предали все идеалы, которыми он, как некогда мама, пытался внести смысл в их жизнь.
Кольнуло сердце. Кирилл не придал этому значения, но боль усилилась, опустилась вниз, к желудку, и начала наполнять тело ледяным холодом. Он не сразу понял, что теряет сознание, сообразил лишь, когда твердый пол ударил его в плечо.
– Киру плохо! – закричал кто-то за столом. – Срочно вызовите Марину!
Наконец тьма полностью отрезала Кирилла от реальности. Он лежал на полу, вокруг него бегали люди, что-то кричали, но он не видел их и не слышал. При этом мозг продолжал работать, отрезанный от органов восприятия, рождая бредовые образы. Он словно летел в космосе, от одной звезды к другой, но понимал, что звезды – это вовсе не звезды, а мама, Вадим Семенович, Алёша Дроздов, женщины, которых любил он и которые любили его. Затем забытье стало полным. Звезды угасли, и мир погрузился в полную, непроницаемую темноту.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
