— Не скажете ли вы мнѣ только одно: вы, значитъ, не вѣрите, что я былъ честенъ по отношенію къ вамъ, вы подозрѣваете меня во всемъ и всегда?
— Нѣтъ, не всегда! Другъ мой, не сердитесь на меня! Вѣдь вы мнѣ чужой, я ничего не знаю о васъ, кромѣ того, что вы сами мнѣ говорите; теперь вы, можетъ быть, говорите отъ всего сердца, но потомъ раскаетесь; я не знаю, какія мысли могутъ притти вамъ!
Пауза.
Вдругъ онъ беретъ ее за подбородокъ, слегка подымаетъ ея голову вверхъ и говоритъ:
— Ну, а что же еще сказала фрейлейнъ Килландъ?
Она растерялась, бросила на него испуганный взглядъ. выдавшій ея смущеніе, и воскликнула:
— Я не говорила этого, нѣтъ: развѣ я это сказала? Не говорила я!
— Нѣтъ, нѣтъ, не говорили, — отозвался онъ. Онъ погрузился въ задумчивость, глаза его уставились въ одну точку, ничего не видя. — Нѣтъ. вы не сказали, что это была она, вы не назвали ея имени, успокойтесь… И все-таки фрейлейнъ Килландъ дѣйствительно была здѣсь. Ей, видите ли, необходимо было сегодня выйти по этакой погодѣ! Какъ это однако удивительно!… Милая, хорошая Марта, добрая душа, я на колѣни становлюсь передъ вами, потому что вы такъ добры! Вѣрьте мнѣ все-таки, повѣрьте мнѣ хоть только сегодня, тогда я докажу вамъ впослѣдствіи, какъ мало я хочу обмануть васъ. Не берите теперь назадъ вашего обѣщанія! Отложите немного; согласны? Отложите до завтра и позвольте мнѣ тогда притти къ вамъ. Я вамъ чужой, что правда, то правда, но теперь еще не можетъ быть иначе; однако я ничего не лгу вамъ, какъ бы мнѣ это дорого ни стоило. И я когда-нибудь объясню вамъ все, можетъ быть, завтра же, если только вы позволите притти…
— Нѣтъ, я не знаю, — перебила она его.
— Не знаете? Такъ вамъ хочется избавиться отъ меня сегодня разъ навсегда? Ну, что же дѣлать!
— Я лучше пріѣду къ вамъ, когда вы женитесь и приготовите… домикъ… то-есть… когда… Я лучше готова быть вашей служанкой. Да, это лучше.
— Это лучше?
Пауза. Да, подозрительность уже успѣла пустить въ ней корни, онъ уже не могъ убѣдить ея, онъ уже не находилъ въ себѣ силъ укрѣпить ее, какъ это было раньше. И онъ чувствовалъ съ болью, какъ она все больше и больше ускользаетъ отъ него, пока онъ говорилъ. Но отчего она такъ плакала? Что такъ мучило ее? И отчего она въ то же время не отпускала его руку? Онъ снова заговорилъ о Минуттѣ; это было испытаніемъ: онъ хотѣлъ добиться того, чтобы она назначила ему свиданіе завтра, когда она еще разъ все обдумаетъ. Онъ сказалъ:
— Простите, что я снова завожу рѣчь о Минуттѣ. Успокойтесь, у меня есть основаніе такъ говорить. Я не хочу говоритъ ничего дурного объ этомъ человѣкѣ, нѣтъ, наоборотъ, вы знаете сами, что я въ вашемъ же присутствіи говорилъ о немъ все, что только зналъ лучшаго. Я представлялъ себѣ возможнымъ, что онъ стоитъ мнѣ поперекъ дороги по отношенію къ вамъ; вотъ почему я и говорилъ съ вами о немъ; я тогда высказалъ между прочимъ предположеніе, что онъ не хуже всякаго другого можетъ заботиться о цѣлой семьѣ, да я и теперь это думаю, конечно, если поддержать его въ началѣ. Но вы и слышать не хотѣли объ этомъ; вамъ дѣла не было до Минутты; и вы даже попросили меня больше не говоритъ о немъ. Хорошо! А все-таки я еще не совсѣмъ освободился отъ подозрѣнія, вы не убѣдили меня и я еще разъ спрашиваю, не было ли чего-нибудь между вами и Минуттой? Въ такомъ случаѣ я тотчасъ же отойду въ сторону. Вы покачиваете головой; но тогда я не понимаю, почему вы не соглашаетесь отложить дѣло до завтра, чтобы завтра дать мнѣ отвѣтъ. Вѣдь это было бы не болѣе, какъ простой справедливостью. И это вы… вы, такая добрая.
И вотъ она сдалась, да, она даже встала и, волнуясь, плача и смѣясь, погладила его по головѣ, какъ это было уже однажды. Онъ долженъ и завтра притти, она будетъ очень рада. только пусть онъ придетъ пораньше, въ четыре-пять часовъ, пока еще свѣтло; тогда никто не станетъ говорить объ этомъ. А теперь ему надо итти; лучше пусть онъ сейчасъ уйдетъ. Ахъ, да, такъ пустъ онъ приходить завтра, она будетъ дома, она будетъ ждать…
Странное дитя въ образѣ старой дѣвственницы! Одно слово, одинъ намекъ воспламенялъ ея сердце, увлекалъ это сердце къ порыву нѣжности и радости. Она держала его руку, пока онъ шелъ къ выходу, она проводила его до самыхъ дверей и все держала его руку. На крыльцѣ она громкимъ голосомъ пожелала ему доброй ночи, какъ будто бы по близости былъ кто-нибудь, для кого она сказала это нарочно.
Да, онъ будетъ угадывать ея мысли, онъ будетъ стараться! Завтра онъ лучше объяснится, онъ откроется ей весь и ничего не утаитъ; рано или поздно онъ заставитъ ее повѣрить ему. Какъ знать, быть можетъ, она сможетъ полюбить его хоть немножко! Никто не можетъ знать!..
Дождь прекратился; наконецъ-то онъ почти прошелъ; между мутными облаками мѣстами уже виднѣлись клочки голубого неба, изрѣдка падала на сырую землю капля дождя.
Нагель вздохнулъ свободнѣе. Да, онъ снова завоюетъ ея довѣріе; отчего бы это могло не удасться ему? Онъ не пошелъ домой, онъ поплелся по берегу моря вдоль пристани, прошелъ мимо послѣднихъ домовъ города и дошелъ до дороги къ приходу. Нигдѣ не было видно ни души человѣческой.
Когда онъ прошелъ еще нѣсколько шаговъ, вдругъ передъ нимъ поднялась съ края дороги какая-то фигура и пошла впереди. Это была Дагни; свѣтлое пятно бѣлѣлось надъ дождевымъ плащомъ.
Онъ задрожалъ съ головы до ногъ, и одно мгновеніе простоялъ почти неподвижно: онъ былъ въ высшей степени удивленъ. Развѣ она не должна быть и сегодня вечеромъ на базарѣ? или она только дѣлаетъ маленькую прогулку, прежде чѣмъ начнутся живые картины? Она шла крайне медленно, раза два даже останавливалась и посматривала на птичекъ, которыя снова начали перепархивать по деревьямъ. Видѣла ли она его? Испытывала ли она его? Не затѣмъ ли встала она при его появленіи, чтобы посмотрѣть, рискнетъ ли онъ снова заговорить съ нею?
Она можетъ быть покойна, онъ никогда больше не будетъ докучать ей! И вдругъ въ немъ проснулась ярость, слѣпая, тяжелая ярость противъ этого существа, которое можетъ быть и теперь хочетъ заманить его хитростью, только чтобы имѣть удовлетвореніе покорить его! Она способна была разсказать потомъ на базарѣ, что онъ опять-таки встрѣтился ей! Развѣ она только что не была у Марты и не разрушила его счастье? Неужели она не можетъ молчать и не вкладывать ему палки въ колеса? Она хотѣла заплатить ему по заслугамъ, но заплатила больше, чѣмъ слѣдовало.
Оба они шли одинаково медленно, одинъ за другимъ; все время между ними было шаговъ пятьдесятъ. Это продолжалось нѣсколько минутъ. Вдругъ ея носовой платокъ упалъ на землю. Онъ видитъ, какъ платокъ падаетъ, какъ онъ скользитъ по дождевому плащу и остается на землѣ за нею. Знаетъ ли она, что онъ упалъ?
И онъ говоритъ себѣ, что она хочетъ испытать его, ея ненависть къ нему еще не улеглась; она хочетъ принудить его поднять платокъ и подать ей, чтобы заглянуть ему прямо въ лицо и. такимъ образомъ, насмѣяться надъ его пораженіемъ у Марты. Ярость его растетъ, онъ сжимаетъ губы, и лобъ его болѣзненно морщится. Хе-хе-хе, не такъ ли, онъ долженъ встать передъ нею, показать ей свое лицо и дать ей осмѣять себя. Посмотрите, пожалуйста, вотъ она уронила свой платокъ; онъ лежитъ тутъ на дорогѣ, - какъ разъ посреди дороги; онъ бѣлъ и необычайно тонокъ, онъ, кажется, даже кружевной; можно было бы нагнуться и поднять его.
Они шли одинаково медленно, и, когда онъ дошелъ до платка, онъ наступилъ на него и пошелъ дальше.
Еще нѣсколько минутъ шла она все также; затѣмъ онъ замѣтилъ, что она вдругъ посмотрѣла на свои часы и оглянулась. Она пошла ему прямо навстрѣчу. Спохватилась она, что ли насчетъ своего платка? Тогда онъ тоже повернулся и медленно пошелъ впереди ея. Дойдя до ея носового платка, онъ снова наступилъ на него ногою и вторично прошелъ мимо, и это у нея на глазахъ! И онъ продолжалъ итти. Онъ чувствовалъ, что она идетъ вплотную за нимъ, но все-таки не пошелъ быстрѣе; такъ шли они, пока не вошли въ городъ.
Она пошла по дорогѣ къ базару; онъ направился къ своей гостиницѣ.
Дома онъ открылъ окно и облокотился о подоконникъ, измученный, изможденный отъ волненія. Гнѣвъ его прошелъ, онъ весь съежился и сталъ рыдать, рыдать, опустивъ голову на руки, рыдать безмолвно, съ сухими глазами и содрогаясь всѣмъ тѣломъ. Итакъ, это прошло безвозвратно! О, какъ онъ теперь раскаивался, какъ бы онъ хотѣлъ, чтобы этого не было! Она бросила свой носовой платокъ, можетъ быть, нарочно, чтобы его унизить. Ну, и что же изъ этого? Онъ могъ бы поднять платокъ, спряталъ бы его и всю жизнь носилъ бы его на груди. Онъ былъ бѣлъ какъ снѣгъ, а онъ втопталъ его въ мягкую грязь дороги! Она, можетъ быть, даже вовсе не взяла бы платка у него, если бы онъ тотчасъ поднялъ его, можетъ быть она оставила бы его ему; одинъ Богъ знаетъ это! Но если она протянула руку за нимъ, онъ бы склонился передъ ней и сталъ бы просить ее объ этомъ; протянувъ къ ней руки, онъ умолялъ бы ее объ этомъ какъ о милости, на память! И что за важность, даже если бы она опять высмѣяла его за это!
