Вставъ въ среду утромъ, онъ изслѣдовалъ прежде всего свою маленькую скляночку, встряхнулъ ее, понюхалъ и снова закупорилъ ее. Послѣ этого, одѣваясь, онъ снова по старой привычкѣ занялся тѣми долгими, своеобразными сцѣпленіями мыслей, которыя безпрерывно поглощали его и никогда не оставляли въ покоѣ его усталую голову. Съ безумной, неслыханной быстротой совершалъ его мозгъ свою работу; онъ былъ такъ возбужденъ и охваченъ такимъ отчаяніемъ, что часто съ трудомъ удерживалъ слезы, а въ душѣ его тѣмъ временемъ тѣснилась тысяча разныхъ вещей.
Да, слава Богу, у него остается еще его маленькая скляночка! Она пахнетъ миндалемъ, я растворъ прозраченъ какъ вода. Ахъ, да, скоро прибѣгнетъ онъ къ ней, очень скоро, разъ уже нѣтъ иного выхода. Вѣдь это будетъ конецъ! А почему бы нѣтъ? Онъ такъ нелѣпо и такъ давно грезилъ о какомъ-то подвигѣ тутъ на землѣ, о чемъ-то, что должно было "само собою" явиться къ нему, о дѣяніяхъ, на которыя будутъ молиться всѣ эти плотоядные… и все это обернулось такъ скверно; задачи своей онъ не выполнилъ, почему же не прибѣгнуть ему къ раствору? Вѣдь надо только проглотить его безъ лишнихъ гримасъ. Да, да, онъ это сдѣлаетъ, когда придетъ время, когда пробьетъ часъ.
И Дагни одержитъ побѣду…
Какъ оно всесильно, это созданіе! Какъ понимаетъ онъ того несчастнаго, который не пожелалъ жить безъ нея, съ его "сталью" и съ его "послѣднимъ нѣтъ": онъ уже не удивлялся ему; бѣднякъ выбралъ именно это, и что же оставалось ему больше?.. — Какъ сверкнутъ ея синіе глаза, когда и я пойду тѣмъ же путемъ! но я люблю тебя, люблю тебя даже за это, не только за твое добро, но и за зло твое. Ты мучаешь меня превосходствомъ твоихъ силъ надъ моими…. зачѣмъ же ты все-таки переносишь то, что у меня остается еще хоть одинъ глазъ? Ты должна бы взять и второй, да, оба! Ты не должна бы переносить, чтобы я гулялъ на свободѣ по улицѣ и имѣлъ бы кровъ надъ головою. Ты вырвала изъ моихъ рукъ Марту, а все же я люблю тебя, и ты знаешь, что все-таки я тебя люблю, и ты издѣваешься надъ этимъ, а я даже и за то люблю тебя, что ты издѣваешься. Можешь ли ты требовать большаго? Этого ли еще мало? Я люблю твои длинныя, бѣлыя руки, твой голосъ. твои свѣтлые волосы, твой духъ и твою душу я люблю больше всего на свѣтѣ, и отъ этого мнѣ не уйти, и передъ этимъ я безпомощенъ, да поможетъ мнѣ Богъ! Да, если бы ты была еще злѣе, если бы ты отъ всего сердца издѣвалась надо мной и высмѣивала меня, что же изъ этого, Дагни, разъ я люблю тебя? Я не смотрю на то, отчего и для чего ты что-нибудь дѣлаешь; по-моему, дѣлай, что вздумаешь, ты отъ этого не станешь менѣе прекрасной менѣе достойной любви въ моихъ глазахъ; въ этомъ признаюсь я охотно. Я почему-то обманулъ твои ожиданія, ты нашла меня жалкимъ и гадкимъ, ты считаешь меня способнымъ на всякую гадость: если бы я могъ какимъ-нибудь обманомъ прибавить себѣ росту, я бы это сдѣлалъ! Да, ну и что же? Разъ ты это говоришь, то это такъ и есть для меня, и увѣряю тебя, моя любовь во мнѣ ликуетъ, когда ты говоришь даже это. Даже когда ты считаешь меня мало значительнымъ человѣкомъ, или поворачиваешь мнѣ спину, не отвѣчая мнѣ на вопросъ, или пытаешься нагнать меня на улицѣ. чтобы унизить меня, даже тутъ мое сердце содрогается любовью и рвется къ тебѣ. Пойми меня, я теперь никого изъ насъ не обманываю: по мнѣ даже все равно, смѣешься ли ты надо мной или нѣтъ; это не измѣнитъ моего чувства; такъ-то. И если когда-нибудь я найду алмазъ, я назову его Дагни, потому что одно уже имя твое грѣетъ меня радостью. Я иду дальше: безпрерывно хотѣлъ бы я слышать твое имя, хотѣлъ бы слышать, какъ это имя повторяютъ всѣ люди и всѣ звѣри, и всѣ горы и звѣзды: я хотѣлъ бы быть глухимъ ко всему остальному и только чтобы раздавалось въ моихъ ушахъ твое имя, какъ одинъ безконечный звукъ, день и ночь и всю мою жизнь. Я хотѣлъ бы создать новую присягу въ твою честь, присягу, для всѣхъ народовъ всего міра, только чтобы чествовать тебя. И если бы я согрѣшилъ ради этого и Богъ предостерегъ бы меня, я бы сказалъ: запиши это за мною, поставь мнѣ на счетъ, я уплачу, когда придетъ время и часъ пробьетъ…
Какъ все это однако странно! Всѣ пути мнѣ отрѣзаны, а я все тотъ же душою и тѣломъ: возможность все тѣхъ же задачъ стоить передъ моимъ взоромъ; какъ и раньше, я бы могъ принести въ исполненіе тѣ же планы, — отчего же я связанъ и отчего всѣ эти пути стали для меня невозможны? Самъ ли я виноватъ въ этомъ? Я не знаю, чѣмъ именно: всѣ мои чувства при мнѣ, я не боюсь никакого бремени, я не брошусь слѣпо въ опасность. Я думаю, какъ думалъ раньше, чувствую, какъ раньше, я господинъ своимъ привычкамъ, какъ раньше, да, и какъ раньше я цѣню людей. Я иду къ Мартѣ, я знаю, что она — мое избавленіе, чистая душа, мой ангелъ-хранитель. Она боится, она ужасно боится меня, но въ концѣ концовъ моя воля становится ея волей, мы въ полнѣйшемъ единеніи. Хорошо! Я мечтаю о счастливой жизни на волѣ; мы удаляемся, уединяемся, живемъ въ хижинѣ на берегу ручья, мы бродимъ по лѣсу, въ короткихъ платьяхъ, въ башмакахъ съ пряжками. Почему бы нѣтъ? Магометъ идетъ къ горѣ! И Марта идетъ съ нимъ, она наполняетъ день мой чистотой, а мою ночь — покоемъ, а Господь въ вышинѣ надъ нами. Но вотъ вмѣшался въ это свѣтъ, свѣтъ возстаетъ, что разумный мужчина и разумная женщина никогда бы такъ не поступили: слѣдовательно, это безуміе. Я же, единственный изъ всѣхъ, стою одинъ, топаю ногой и говорю, что это разумно. Что понимаетъ свѣтъ? Ничего! Привыкаютъ къ чему-нибудь одному, принимаютъ что-нибудь, признаютъ что-нибудь, потому что это уже ранѣе было признано учителями толпы; а все это только слова, названія; даже время, пространство, движеніе, матерія — только названія. Свѣтъ ничего не знаетъ, онъ только принимаетъ…
Нагель на одно мгновеніе заслонилъ глаза рукою и покачалъ головой, словно что-нибудь мелькало передъ нимъ. Онъ стоялъ посреди комнаты.
— О чемъ, бишь, я думалъ?.. Хорошо, она боится меня; но между нами было единеніе, и въ сердцѣ своемъ я чувствовалъ, что каждый день я творилъ бы добро. Я хочу порвать со свѣтомъ, я возвращаю ему кольцо, я повелъ себя, какъ человѣкъ среди глупцовъ, я затѣялъ глупости, я сыгралъ на скрипкѣ и народъ завопилъ: "Ты чудно взревѣлъ, левъ!" Мнѣ отвратителенъ этотъ невѣроятно грубый тріумфъ, рукоплесканія плотоядныхъ; я иду въ долину свободы и становлюсь мирнымъ обитателемъ лѣса, я молюсь моему Богу, напѣваю радостныя пѣсенки, становлюсь суевѣрнымъ, бреюсь только во время прилива и наблюдаю крики нѣкоторыхъ итицъ, когда засѣваю свою землю. А когда я утомляюсь отъ работы, жена моя ждетъ меня у порога и киваетъ мнѣ, и я благословляю ее и благодарю ее за ея милую, ласковую улыбку… Марта, вѣдь мы же понимали другъ друга, развѣ это не правда? И ты такъ крѣпко обѣщала мнѣ, ты даже сама подъ конецъ хотѣла этого, когда я объяснилъ тебѣ все! И вотъ ничего не вышло. Ты уѣхала, разрушила все и уѣхала не на свою, а на мою погибель…
Дагни, я не люблю тебя, ты все разбила у меня, я не люблю твоего имени, оно раздражаетъ меня, я искажу его, я назову тебя Дагни и высуну тебѣ языкъ; выслушай меня ради Христа! Я приду къ тебѣ, когда пробьетъ часъ, и я буду мертвъ, я покажусь тебѣ на стѣнѣ съ лицомъ трефоваго валета и всюду буду преслѣдовать тебя въ видѣ скелета, я буду плясать вокругъ тебя на одной ногѣ и своими костями стану мять твои руки. Я это сдѣлаю, сдѣлаю! Богъ да хранитъ меня отъ тебя отнынѣ и вовѣки, то-есть, чортъ бы побралъ тебя, изъ глубины души молю я объ этомъ…
Ну, и что же затѣмъ, что же въ концѣ концовъ? — Я все-таки люблю тебя; и, Дагни, ты сама прекрасно знаешь, что я все-таки тебя люблю и что я каюсь во всѣхъ своихъ горькихъ словахъ. Но что же дальше? Съ чему это ведетъ? Да, кромѣ того, кто знаетъ, не лучше ли такъ, какъ есть? Если ты говоришь, что такъ лучше, то, значитъ, это такъ; я чувствую то же, что чувствуешь ты, я — пригвожденный къ мѣсту странникъ. Но если бы ты захотѣла, если бы ты порвала со всѣми и связала себя со мною, — чего я не заслужилъ, но все равно, представимъ себѣ это, — къ чему бы это повело? Ты бы, конечно, захотѣла помочь мнѣ выполнить мой подвигъ, принести мою работу на арену міра… говорю тебѣ, я стыжусь, сердце мое замираетъ отъ стыда, когда я думаю объ этомъ. Я бы сдѣлалъ такъ, какъ бы ты пожелала, потому что я люблю тебя, но въ душѣ я бы страдалъ отъ этого… Ну, да къ чему. Владыко Вседержитель, представлять себѣ одинъ случай за другимъ, разбирать всевозможныя точки зрѣнія? Ты бы не разорвала со всѣми и не связала себя со мною; ты обдумываешь все, ты высмѣиваешь меня и язвишь меня; какое же мнѣ дѣло до тебя? Точка!
Пауза. Горячо:
— Впрочемъ, скажу я тебѣ, я пью этотъ добрый стаканъ воды и посылаю тебѣ проклятіе. Несказанно глупо съ твоей стороны полагать, будто я люблю тебя, что я еще дѣйствительно могу давать себѣ трудъ любить тебя теперь, когда уже скоро исполнится время. Я ненавижу все твое строго разсчитанное, мѣщанское существованіе, такое чистенькое, причесанное и ничего не говорящее. Я ненавижу его, это знаетъ Богъ, и я чувствую въ себѣ гнѣвъ, словно дыханіе Духа Святого, когда думаю объ этомъ. Къ чему бы ты повела меня? Хе-хе, готовъ поклясться, что ты пожелала бы сдѣлать изъ меня великаго человѣка. Хе-хе, а я въ душѣ стыжусь твоихъ великихъ людей…
