опущенным веком. Лоб так вообще отклеился, повиснув козырьком над переносицей. Из ноздрей потек густой гной так же, как и из губ, и так же, как и по краям посечённой плоти.
— Ты же можешь изменить своё лицо, — вдруг осенило меня, — можешь, скопировав черты лысого? Плевать на Лысого, ты можешь скопировать черты любого человека!
— Червяк, ты считаешь меня полным идиотом? — Дрюня отвёл отрезанный кусок плоти от своего лица. — Если бы всё так было просто… Если бы… Как же я ненавижу всё это!
Он вдруг закрыл рот. Закрыл глаза. И стоял передо мной, не произнося ни слова. И вот в этом гробовом молчании я не сразу, но заметил, как блеск выделений на его лице потускнел. Затем гной и вовсе окаменел, спрятав черты лица моего друга под тонким слоем грубой корки. Дрюня с трудом моргнул, помогая пальцами сломать на веках тонкую корку. Челюсть медленно поползла вниз. Там, где рот — сплошной слой гноя. Там, где губы — вдруг появились трещины. Дрюня большим пальцем тыкает в эти трещины, шевелит губами, а потом трижды дёргает челюстью вверх-вниз.
— Я могу принять черты лица любого человека, — сказал Дрюня, — но ненадолго. А вот с этим…
Продолжая держать в руке срезанное лицо Рудха, Дрюня подходит ко мне.
— А вот с этим я бы мог пойти на маскарад, но ударит двенадцать часов, и моя тыковка превратиться в прокисший кусок кожи, в котором мухи отложат сотни яиц. Боюсь, что пока мы доберёмся до Оркестра, это милое личико будет управляться не моей мимикой, а пожирающими изнутри личинками опарышей.
Я смотрел на лежащее на ладони Дрюни лицо Рудха. Вот хуй знает, что меня дёрнуло. Я не удержался. Взялся за край и сдавил пальцами кожу. Эффект оказался максимально стрёмным. Губы чуть надулись, а на щеках проступил румянец.
— Червяк! — закричал Дрюня. — Ты — гений! Ты же можешь… ну…
— Да, Дрюня, я могу управлять жизнью в этом срезанном куске плоти.
В один миг я почувствовал все сосуды, пронзающие это лицо подобно проводам электросетей в жилом дом. Я оживил их, пустив по ним кровь. Даже если мухи успели отложить яйца — они все погибнут от рук крошечных лейкоцитов, которые обожрутся этими личинками и лопнут. Самоубийство ради жизни. Обжорство превратит тучные тела лейкоцитов в гной, который полезет из кожи наружу.
Я забираю из рук Дрюни лицо Лысого. Нам оно обязательно понадобиться, его нужно сохранить. И оно будет вот тут хорошо смотреться. Кусок кожи я накинул на своё левое плечо. Моя броня чуть смягчилась, утопив в себе инородный предмет. Вот так. Отлично. Ему здесь самое место. И румянец остался и губки надулись.
— Червяк, — говори Дрюня, пристально разглядывая меня с ног до головы, — ты выглядишь отвратительно. Хуже меня! Ты это понимаешь?
— Понимаю.
— Тогда я считаю, что у нас есть все шансы реализовать твой план! Самоубийство, но я устал от скучной жизни. Пускай эти людишки приставят к моему глазу острый клинок, пускай они отрубят мне голову — я готов к новым эмоциям! Я хочу быстрее добраться до Бориса.
— Все хотят, — сказал я, рассматривая на диковинное «украшение» на моём плече.
— Я внимательно слушаю детали твоего плана.
— Мы поплывём.
— Что⁈ Куда?
— Здесь недалеко есть река. Я особо не горел желанием в ней искупаться, но меня грубо заставили.
— Кто? Тебя пытались изнасиловать?
— Нет, бля! Меня пытались убить! Всадили стрелу в плечо, а когда я пошёл на дно, еще пустили пару штук следом.
— Промазали?
— Как видишь.
— И ты хочешь, чтобы мы втроём искупались голышом?
— Лодка. У тебя есть лодка?
— Конечно! — воскликнул Дрюня. — И катер есть, и яхту пригнал из Испании. Кстати, есть еще подводная лодка. Может на ней сразу и поплывём? А там уже можно и ракеты по Борису пустить. Всплывём и весь мир в труху! Нахуй!
— За пять лет мог бы и лодкой обзавестись.
— Ну прости, я хотел построить деревянный самолёт и улететь в жаркие страны, как-то про лодку не подумал. Ладно. Нет никакой лодки у меня.
— Хуёво…
— Конечно, хуёво. Отдадим наши тела течению?
— Да, только поплывём на плоту.
— Плот… А что, идея хорошая!
Дальше началась самая настоящая суета, в которой я хотел остаться безучастным. Мне хотелось постоять в сторонке, раскурить хорошую сигаретку, хлебнуть чего покрепче. Но теперь я даже не знаю, сможет ли мой организм хоть что-то из ранее перечисленного вобрать в себя. Не вывернет меня на изнанку? Не потечёт кровь из зада? Потеря всех этих радостей жизни — слишком дорогая цена за мои новый способности! И на такое дерьмо я не подписывался…
Но, к сожалению, в нашей жизни мы имеем то, что имеем. Ни больше, ни меньше. Посидеть на бревне в холодной тени огромной горы и наблюдать за тем, как затянутые в гнойный доспех воины рубят деревья — вот моя награда. Надеюсь, это моё меньшее. К обеду возле входа в пещеру уже лежало что-то похожее на плот. Кривое, но крепко сбитое судно на вид обещало крепко держаться на воде. Сухие брёвна рубили мечами — в размер особо никто не старался. А как всё это связали между собой — тот еще пиздец. Как оказалось, у Дрюни не то, чтобы не было гвоздей, у него не было даже простой верёвки. Вообще ничего не было, кроме горы трупов. Наш воспалённый разум родил несколько идей.
Трупы распотрошили, вынули кости. Кости обточили и использовали вместо гвоздей. И вот я вижу, как чьё-то белое ребро вбивают эфесом меча в сухое бревно. Ломают этот костяной гвоздь, берут новый. Для надёжности пары бревен обхватили между собой кожаными ремнями. Да, эти лоскуты срезали со спин трупов — от шеи и до пояса. И срезали с ног — от самого зада и до пятки.
Наблюдая, как «труперс» пытался связать между собой два бревна при помощи длинного лоскута с густым волосяным покровом, мне в голову пришла одна идея. Но услышав её, Дрюня обозвал меня психом, и добавил, что использовать трупы вместо брёвен — глупо, их тупо не хватит. Жаль. На том и порешали.
Рыжую мы ввели в курс дела не сразу. Воительница оказалась слишком воинственной женщиной, чья философия требовала мира только по средствам войны.
