но очень широко, очень размашисто. И потом, значит, складывал. А потом жена помогала разбирать эти каракули. Может быть, она даже на машинке это перепечатывала. Гонорары у него были не малые по тем временам! Но ведь и детей у него было много – всем надо было помогать, и общественную деятельность вести. То есть, он был и благотворителем, и людям помогал… он и за границу ездил – на все нужны были деньги.
И вот, наконец, понимаете, как раз в то время, когда я получил заказ на «Историю Руси» – его не стало. Понимаете! Я об этом узнал, ужас был, ужас и скорбь необыкновенная!
Да, есть такая версия в современной прокуратуре: дескать, характер тяжелый, – ссорился с какими-то там пьяницами, и они могли убить. Но существуют и другие версии. Была такая версия, что якобы его сын Арсений мог нанять друга для того, чтобы убить своего отца.
И в этом я сомневаюсь…
Но… кем бы ни был убийца… трагедия совершилась.
Запись Надежды Гусаровой.
Подготовка текста – А. В. Грунтовского
Сергей Азбелев[102]
Воспоминания о Д. М. Балашове
С Дмитрием Михайловичем Балашовым я был знаком еще в 1950-е годы, но совместная наша работа относится в основном к зиме 1960/61 г. Мы с ним поехали в фольклористическую экспедицию, организованную Петрозаводским институтом Академии наук, где тогда работал Дмитрий Михайлович, совместно с Пушкинским домом, в котором работал я. Условия были непростые: почти не связанный в то время с райцентром поселок Варзуга Мурманской области, полярная ночь, тридцатиградусный мороз. Целями экспедиции были записывание местного фольклора – в основном свадебного обряда и сказок. Со мной были кинокамера и софиты, у Дмитрия Михайловича – магнитофон. Работая совместно, мы зафиксировали старинный свадебный обряд, который «разыграли» нам жители Варзуги в своих народных костюмах. Все этапы этого обряда я снял на цветную киноленту, а Дмитрий Михайлович параллельно записал на магнитофон все, что при этом пелось и произносилось.
Так как мы там были на Святки, удалось зафиксировать и старинные святочные обычаи – главным образом – хождение по домам «ряженых» (местное их название «шелюханы») и святочные гадания. Дмитрий Михайлович даже сам участвовал в этих гаданиях и сам ходил в вывороченном тулупе вместе с местными парнями и девушками, чтобы полнее ощутить атмосферу старинного действа. Вообще он работал с полной самоотдачей, посвящая много времени записыванию старинных сказок на бумагу от руки, поскольку возможности тогдашнего магнитофона были слишком ограничены. Надо сказать, что жители Варзуги с полным пониманием и весьма доброжелательно относились к нашей работе, хотя она, конечно, отрывала их от привычных занятий. Дмитрий Михайлович умел заражать своим энтузиазмом исследователя народной культуры, убеждать, насколько важно сберечь старинные обряды и зафиксировать старинный фольклор.
Результаты этой экспедиции были затем опубликованы в книгах Дмитрия Михайловича Балашова – «Русские свадебные песни Терского берега Белого моря» (1969 г.) и «Сказки Терского берега Белого моря» (1970 г.). Кинолента и параллельная звукозапись хранятся в Фонограммархиве Пушкинского дома.
Дмитрий Михайлович запомнился мне не только как самоотверженный собиратель и тщательный публикатор фольклорного наследия. Он страстно и бескомпромиссно отстаивал свои научные позиции, выступая за правильный подход к решению действительно важных вопросов, и критиковал тех, кто этому препятствовал, «невзирая на лица». Приведу документированный пример – темпераментное выступление Дмитрия Михайловича в Москве на организованном Отделением литературы и языка Академии наук СССР заседании Бюро Научного совета по фольклору 6 июня 1984 года. Я мог бы просто довериться своим личным воспоминаниям, но в данном случае их корректирует протокол этого заседания, хранящийся в архиве. Поэтому приведу отрывок из протокола. Заседание было посвящено обсуждению рукописи первого тома «Свода русского фольклора», которую представил Горелов.
Цитирую протокол[103].
«Д. М. БАЛАШОВ. Работа над сводом организована безобразно. Если она и дальше так будет вестись, свода не будет. У Горелова нет твердости и мужества в отстаивании научных позиций, он неспособен организовать деятельность участников труда. Это проявляется во всем, многое вызывает возмущение. Характерный пример, касающийся лично меня – со вступительной статьей ко всей серии былин.
Статья, которую по заказу Горелова написали И. Я. Фроянов и Ю. И. Юдин, на обсуждении в Ленинграде была справедливо забракована. Тогда Горелов перезаказал ее мне, назначив двухнедельный срок. Я написал статью в этот срок, опираясь на свои предшествующие статьи и свой многолетний опыт работы над эпосом. Горелов передал эту статью своей сотруднице, только что защитившей кандидатскую диссертацию, назначив ее моим соавтором. После этого статья в мое отсутствие переделывалась четыре месяца. Текст статьи, который представлен теперь на обсуждение, со мной не согласован, статья стала совершенно неприемлемой. Требую вернуть мой текст, от дальнейшего сотрудничества категорически отказываюсь»[104].
Цельный характер Дмитрия Михайловича с такой же определенностью проявлялся во многих ситуациях, что, конечно, обеспечило ему отнюдь не только доброжелателей. Доказательством этого стала преждевременная его смерть.
Игорь Григович[105]
Балашов задавал трудные вопросы
Мое знакомство с писателем Дмитрием Балашовым произошло в 1964 году. Для меня он был тогда просто Дмитрий – сын пациентки, которую я оперировал по поводу достаточно тяжелого по своим последствиям онкозаболевания.
Анна Николаевна Гипси – мама Дмитрия Михайловича Балашова, маленькая, худенькая, очень подвижная женщина, коротко подстриженная по моде 30-х годов, всегда с папироской, остроумная и ироничная. Позже, когда у нас с ней установились достаточно теплые и доверительные отношения, я узнал, что в прошлой ленинградской жизни Анна Николаевна работала театральным художником, а в Петрозаводске она занималась реставрацией икон. С ней по-человечески и профессионально было легко. С ее сыном – трудно, начиная с восприятия его внешнего вида.
Еще, не будучи знакомым с Балашовым, при встрече на улицах нашего маленького города не заметить его было невозможно. Небольшого роста, ладный, светловолосый, при темной бородке и усах. Но главной достопримечательностью Дмитрия Михайловича была одежда. Каждый раз возникало ощущение, что встретил персонажа из какой-то пьесы Островского. Зимой на нем была короткая темная бекеша, отороченная светлым овчинным мехом, такая же шапка и темные брюки, заправленные в толстые яловые сапоги. Летом он был простоволос, в темной косоворотке, подпоясанный светлым шнурком с кистями, в темных брюках, заправленных в тонкие хромовые сапоги.
Наши разговоры о здоровье А.Н., которые мы вели обычно в больничном коридоре, стоя у окна, были трудными. Он смотрел прямо в глаза и тихим голосом, но настойчиво задавал вопросы, на которые до операции ответить точно было очень трудно. Дмитрий был всего на несколько лет старше меня, однако
