В разговор вмешался Лобацкий:
- Вы нам, Варвара Павловна, лучше расскажите, что слышали от полицейских.
- Фашисты знают, что вы где-то рядом, и собираются вас поймать. Они получили подмогу, и собаки у них есть, которые ищут людей. Наших вот они постреляли, а новых привезли.
Женщина назвала партизанам фамилии предателей и рассказала, где они живут. Она даже знала, в какое время сменяются немецкие часовые, как фамилия немецкого коменданта и где он живет.
- Хочу вас предупредить, сынки, с тех пор, как эта собака появилась в селе, ходить по ночам строго-настрого запрещено, всю ночь по селу расхаживают патрули.
- Вы нам, мамаша, теперь будете рассказывать о том, что здесь у вас происходит.
- А вы, сынки, достаньте мне новый змеевик, тогда на запах самогона сюда будут сбегаться фашисты и полицаи.
Вдруг в окошко кто-то тихо два раза стукнул, а потом на пороге появился партизан.
- Докладываю, в селе все спокойно. Видел патруль и одного офицера, который проверял посты, а потом скрылся в направлении комендатуры.
- Тогда нам пора. - Лобацкий посмотрел на часы. - Значит, через три часа, то есть ровно в четыре, будет смена часовых. К этому времени мы должны быть уже далеко.
И, обратившись к хозяйке, сказал:
- Извините нас, Варвара Павловна, у нас дело есть.
Лобацкий, Рыбаков и Спирин вышли из дома. Старушка потушила свет, сняла занавески и открыла окна. В избу ворвалась волна свежего воздуха, пахнуло травой и цветами. Послышались удаляющиеся шаги.
"Это ушел Петр", - подумал Шменкель и в ту же секунду услышал голос старушки:
- Это ты тот самый немец, что вместе с партизанами воюет?
"Интересно, откуда она это знает?"
- Я сразу узнала тебя, фото твое висит у старосты в избе, большое вознаграждение за тебя назначено. Я своими глазами видела. Будь осторожен, сынок, не попадайся им в руки, а то тут у нас есть полицаи, которые хотят заработать на тебе дом да корову.
Он почувствовал, как старушка пожала его руку своей морщинистой теплой ладонью.
- Туго, видать, приходится вашему Гитлеру, раз его солдаты начали переходить на нашу сторону? Как ты думаешь, скоро ему конец придет?
Шменкель чувствовал, что женщина с нетерпением ждет его ответа.
- Пока он еще силен, но скоро окажется, что мы сильнее фашистов, понимаешь, мать?
- Понимаю... хотя нелегко это, сынок, сразу понять. Если я тебе нужна буду, приходи, я все для тебя сделаю, хоть и трудно поверить, что есть на свете хорошие немцы.
- Спасибо, мать. Закрой, пожалуйста, окно, я переоденусь.
- А я тебя сейчас в кладовку провожу, - предложила женщина и, взяв его за рукав, повела через темные сенцы. Зайдя в кладовку, она зажгла керосиновую лампу и остановилась, прислонившись к двери.
- Прости меня, глупую бабу, но только скажи мне правду. Если мой Толик... сынок мой... в Германию попадет, что он там...
Шменкель понял: старушка опасается, как бы ее сын не попал в плен к немцам.
- Иногда я сама себя спрашиваю, - продолжала она, - что за матери у этих зверей фашистов, которые теперь хозяйничают у нас в селе? Разве все матери на свете не одинаковы? Разве не для того они родили на свет своих сыновей, растили их, воспитывали, чтобы из них выросли порядочные люди? Как могли люди стать такими зверьми, которые только и делают, что грабят да убивают? - Старушка тяжело вздохнула и перекрестилась. - Почему все матери на свете не скажут своим сыновьям: "Убейте нас, прежде чем начнете войну".
- Да, мамаша, матери на свете не все одинаковые, - сказал Шменкель, застегивая офицерский китель, который он только что надел, заменив погоны врача на погоны строевого офицера.
- Вы просили сказать правду, Варвара Павловна, так вот я и говорю: у нас в Германии есть такие матери, которые не дадут вашему сыну даже куска хлеба, хотя будут видеть, что он умирает с голоду. Но есть у нас и такие матери, которые приняли бы вашего сына как собственного, рискуя своей жизнью, - так, как это делаете вы.
Натянув сапоги, Фриц подошел к ней. Перед ним стояла старая женщина. Ее по-стариковски выцветшие глаза смотрели прямо ему в душу. От слабости она прислонилась к косяку двери.
- А у тебя самого-то есть дети?
- Трое, маленькие еще. Раз ты читала объявление о моей поимке, то понимаешь, как тяжело сейчас моей жене. Но она не допустит, чтобы из моих детей выросли звери. Мои дети и твои внуки будут дружить. Вот ради этого я и перешел на вашу сторону.
- Твои дети и мои внуки... за одним столом, как одна семья... Старушка вздохнула. - Ну пошли, сынок. Ты меня утешил. Бог с тобой.
Она шла впереди, согнутая годами, но не побежденная.
В сенях их уже ждал Рыбаков. Он чуть-чуть усмехнулся, так как невольно слышал конец их разговора.
- Ну как, подружился с мамашей? Это неплохо. Мой "язык" уже лежит на огороде под деревьями, связан по всем правилам.
Лобацкий сидел в избе и курил.
- Спешите, Иван Иванович, - сказал он, - да смотрите, чтобы немцы вас не заметили, - один гитлеровский офицер живет как раз напротив комендатуры. Мимо этого дома вы пройдете к комендатуре. Остальное зависит от вас. Рыбаков будет вас сопровождать.
Варвара Павловна тихо открыла дверь.
- Удачи вам, будьте здоровы!
* * *
Темные тучи затянули небо, деревня казалась вымершей.
Шменкель молча шел за Рыбаковым по огороду, потом они перелезли через изгородь и пошли мимо темных безмолвных домиков. Мягкая земля приглушала их шаги. Дойдя до ворот одного из домов, Рыбаков остановился, прислушался к шагам часового, что расхаживал перед комендатурой. Приоткрыв калитку, внимательно осмотрел площадь. Во всей комендатуре светилось только одно окошко. Там, наверное, находился дежурный. Над входом в здание горела яркая лампочка, освещая шлагбаум и постовую будку.
Часовой повернулся кругом. По его поведению было видно, что он совсем недавно заступил на пост. До часового оставалось не более тридцати шагов. Удары сердца отдавались у Шменкеля где-то в горле. Пожав Рыбакову локоть, он вышел на улицу и пошел открыто, четко печатая шаг по пустынной улице.
- Стой! Кто идет? - окликнул его часовой, перед комендатурой, поворачиваясь в сторону идущего и снимая карабин с предохранителя.
- Ты что, с ума сошел?
Шменкель успел сделать еще пять шагов. "Черт возьми, какая большая эта площадь!" - подумал Фриц. Но теперь-то уж часовой должен заметить, что перед ним офицер. Однако входить в круг, освещенный лампочкой, Шменкель не хотел.
- Подойди ко мне!
В голосе Шменкеля были небрежность и высокомерие, с какими обычно офицеры обращались к рядовым.
Солдат подбежал к нему и, вытянувшись, хотел было доложить, но Шменкель ударил его ребром ладони по горлу, рывком свалил на землю и руками сдавил горло.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
