– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – сказал, улыбаясь, красивый солдат. – Мы – фронтовой ансамбль песни и пляски. – Он показал рукой на вход в палатку, и Василий только сейчас услышал там, за брезентовым пологом, сдержанный говор многих людей.
Ромашкин не мог понять, что все это значит и какое он имеет отношение к ансамблю. Солдат пояснил:
– Нас прислал командующий фронтом. Сказал, что здесь, в госпитале, находится раненый разведчик, который выполнил очень важное задание, и его, то есть вас, надо повеселить. Вот мы и прибыли.
Приятная волна благодарности прихлынула к сердцу Ромашкина: «Не забыл. При всей своей невероятной занятости. Спасибо вам, товарищ командующий!»
– Как же вы будете это делать? В палатке больше трех – пяти человек не поместится, – растерянно спросил Василий и, только сказал это, догадался – есть иной выход. – Вы дайте концерт для госпиталя где-нибудь в общей столовой и доложите командующему, что приказ выполнен.
– Мы так не можем. Приказано поднять настроение лично вам. Для госпиталя будет особое выступление, – настаивал солдат.
– Ничего не получится, я еще не ходячий. Может, на носилках меня снесут куда-нибудь, где все будут слушать?
– Приказ есть приказ! Мы все организуем здесь… Меня зовут Игорь, фамилия Чешихин. Друзья шутки ради пустили слух, что это псевдоним, который, мол, происходит от главного моего занятия: чесать языком. Я ведь конферансье. По-военному – ведущий ансамбля.
Появился дежурный врач, пришли сестры, укрыли Ромашкина еще двумя одеялами, подняли полы палатки, и Василий увидел толпу хорошо одетых солдат, похожих, как братья, на Игоря Чешихина.
Профессионально улыбаясь, Игорь представил их единственному зрителю и слушателю. Звонко, как с эстрады, объявил:
– «Землянка», слова Алексея Суркова, музыка Константина Листова, исполняет солист ансамбля Родион Губанов.
Происходящее было похоже на приятный сон – красивые люди, музыка, пение. И очнуться не хотелось: сон это или бред, пусть так и будет. Важно, что слова песни вполне отражают явь. «Бьется в тесной печурке огонь…» Вот она, печурка, и прыгает в ней красный огонь. «На поленьях смола, как слеза, и поет мне в землянке гармонь…» Ну не в землянке, так в палатке. Только вот глаза перед Василием другие – мамины глаза. Мама, мама, нет никого роднее и ближе тебя! «Ты теперь далеко, далеко… а до смерти четыре шага». Сейчас, пожалуй, побольше четырех. А было меньше шага, когда вели патрульные по Витебску, стволом автомата в спину подталкивали. И немец, которого он смог оглушить закоченевшей рукой, чуть не выстрелил в упор. Как уцелел? Непонятно. Из нескольких автоматов били, пока лез через проволоку, а зацепила всего одна пуля!
– Вы не спите, товарищ старший лейтенант? – озабоченно спросил Игорь Чешихин.
– Нет, нет, я все слышу и вижу отлично. Только не повредит ли вашим товарищам пение на открытом воздухе? У них ведь голоса.
– Мы привычные. Всю зиму на морозе пели. Концертных залов на передовой нет. Теряли и голоса, и певцов. Война!
После пения показали пляски. Танцорам было тесно на узкой дорожке перед палаткой, но они все же лихо кружились, а еще лучше посвистывали.
– Специально для вас приготовлен отрывок из поэмы Твардовского «Василий Теркин», – сообщил Игорь.
Ромашкин приподнялся. Он любил стихи Твардовского, в особенности про этого удалого парня Теркина!
Игорь читал отрывок совсем новый, еще не читанный Василием в газете:
Подзаправился на славу,И хоть знает наперед,Что совсем не на расправуГенерал его зовет,
Все ж у главного порогаВ генеральском блиндаже —Был бы бог, так Теркин богуПомолился бы в душе.
«Ну, точно, про меня! – думал с восторгом Василий. – Будто подсмотрел Твардовский, когда я шел к командующему».
И на этой половине —У передних наших линий,На войне – не кто, как он,Твой ЦК и твой Калинин.Суд. Отец. Глава. Закон.
Василий вспомнил всех генералов, с которыми довелось встречаться. Комдив Доброхотов – строгий, властный, но бывает и добр, таким он запомнился, когда вручал Василию первую медаль «За боевые заслуги». Член Военного совета Бойков – ну этот действительно и «ЦК, и Калинин» – огромной масштабности человек… Вспомнился Черняховский – красивый, крепкий, молодой, а глаза мудрые. «Даже с маршалом Жуковым встречался! – вспомнил вдруг Василий. – С этим, правда, мельком, когда орден получал. Крепко на земле стоит, высоко голову держит. И теплый лучик в строгих глазах. На один лишь миг, когда руку пожимал. Маршалу иначе, наверное, и нельзя».
Вместе с генералами встал перед Ромашкиным, как живой, комиссар Гарбуз. Василий был уверен, что, если б не погиб Андрей Данилович, стал бы и он генералом. Да и без этого звания он по своим делам, по силе влияния на людей был настоящим генералом.
– «Вот что, Теркин, на неделю можешь с орденом – домой», – не декламировал, а как-то запросто говорил Игорь. Чтец то превращался в Теркина, то в генерала, то в Твардовского. А то вдруг Василий узнавал в нем и себя. И было все это опять, как во сне.
Радостное ощущение не покидало Ромашкина и после концерта. «Ансамбль для одного! Ну пусть не полный, пусть несколько человек, но ведь для одного меня прислал командующий!..»
Словно продолжение этого сказочного сна, вечером в его палатку грузно ввалился член Военного совета Бойков.
– Лежишь? Правильно делаешь! Много сделал, отдохни!
Генерал расстегнул шинель, снял фуражку, сел на табуретку так, что она хрустнула. Поглядел на Василия улыбчиво и добро.
– Сейчас отдышусь…
«Больной человек, – подумал Василий, глядя на отеки под глазами генерала, – а по передовой мотается и днем, и ночью».
Бойков поднялся, застегнул шинель на все пуговицы, надел фуражку, проверил, ровно ли она сидит. «Куда же он? – удивился Василий. – Ничего не сказал… Неужто затем только и заходил, чтобы отдышаться?»
Но Бойков не ушел. Он встал против лежащего Ромашкина по стойке «смирно» и негромким, но торжественным голосом произнес:
– По поручению командующего фронтом генерала армии Черняховского вручаю вам, старший лейтенант Ромашкин, за выполнение особого задания орден Красного Знамени. – Генерал подал картонную коробочку, в ней Ромашкин увидел красно-золотой орден и бело-красную ленту, натянутую на колодке. – От себя поздравляю, дорогой мой, и желаю тебе быстрее поправиться, совершить еще много геройских дел на благо Отечества! – Бойков погладил Ромашкина по голове и уже буднично спросил: – Куда же тебе орден прикрепить? – Секунду подумал и решил: – А почему нельзя на белую нательную рубашку? У тебя сейчас такая форма одежды – госпитальная! – Он прикрепил орден, прихлопнул пухлой ладонью. – Носи на здоровье! Командующий просил передать, что сам бы с удовольствием навестил тебя, да не может, дел много. И меня за торопливость тоже извини. К большому мероприятию готовимся. Будь здоров!
Бойков пожал руку и ушел к поджидавшему его за палаткой автомобилю. Заурчал мотор, хрустнули ветки, и машина стала удаляться.
Ромашкин жалобно посмотрел на сестру, попросил:
– Сестричка, уколи меня чем-нибудь или облей водой.
– Вам плохо? Я сейчас дежурного врача вызову.
– Да нет же, хорошо! До смерти хорошо!
Сестра нежно молвила:
– Ничего, от радости еще никто не умирал.
Вот она, заграница
…В полку после возвращения Ромашкина ждала печальная весть: под Витебском погиб капитан Иван Петрович Казаков, первый учитель Василия. Трудно было представить Петровича мертвым. Золотые зубы под черными усиками так и блестели в задорной улыбке, всегда веселые глаза светились лукавством. Ромашкин слышал голос Казакова: «Приезжаю я с войны домой. На груди ордена, в вещевом мешке подарки…» Для Ромашкина он навсегда остался таким – живым и веселым.
Во второй половине 1944 года советские войска изгоняли фашистов из Румынии, Польши, вступили на землю Югославии, Болгарии, Чехословакии, Венгрии…
Дивизия, в которой служил Ромашкин, вплотную приблизилась к границе Восточной Пруссии. Предстояли первые шаги по немецкой земле. Все с волнением ждали, когда это свершится.
– Мы уже по Германии бьем! – гордо и весело сказал артиллерист разведчикам.
– А мы там уже побывали, – солидно ответил Саша Пролеткин.
– Ну, как она?
– Работы артиллеристам много будет – вся замурована в бетон!
– Пробьем! Теперь не остановить!
К немецкой земле Ромашкин вышел со своими разведчиками одним из первых. Леса, луга, речки, деревья в Германии были такие же, как в Литве и в Белоруссии. Ранним золотом горели клены, и там и здесь одна и та же вода блестела в реке. Луг с ярко-зеленой сочной травой где-то разделялся невидимой линией. Пограничных столбов и знаков не было, их снесли немцы.
Установив по карте точные ориентиры, Ромашкин провел свою группу кустами к речушке, перешел ее вброд и, ощутив счастливое волнение, сказал:
