Василий Плахин (вам придется привыкнуть к новому имени князя), несмотря на то, что много слышал о Мангазее, был удивлен этим прекрасно украшенным городом. Он сильно разнился с другими городами Сибири. Крепость-кремль и крепостные стены были возведены поморскими зодчими. Во всех строениях чувствовался стиль городов Архангельска, Холмогор и Великого Устюга. Все срублено мощно, основательно и в изобилии украшено всевозможной резьбой. На территории этого северного града возвышались три церкви, гостиный двор и государевы житницы, где хранился ясак и десятинный сбор с купеческого люда. Более пятисот изб насчитывалось в Мангазее. Кроме гарнизона и другого местного люда, в городе насчитывалось до трех тысяч гостей. Но больше всего поразила городская пристань, оборудованная причалами, скатами, дорогами с бревенчатым настилом.
У причалов стояло великое множество морских и речных судов. Кочи, прибывшие из поморских земель, струги из Верхотурья и Березова, новгородские ушкуи, дощаники, крошечные долбленки инородцев — все виды водного транспорта необъятной Сибири собрались на торги. Кругом суетится крещеный и некрещеный люд. Одни грузят, другие разгружают. Гул стоит от людских голосов.
Сейчас время формирования артелей. Состоятельные промышленники набирают себе гулящих людей, закупают припасы и уходят на Енисей, в Туруханское зимовье. Оттуда сейчас идет освоение Енисея, а с Енисея русский люд пойдет дальше, навстречу солнцу. Никаким силам не остановить этого движения.
Василий Плахин только сейчас до конца осознал, что только Мангазея может быть его спасительницей. Здесь, в златокипящей, среди ее суеты и многолюдства, он был в безопасности. Никто не обратил внимания на появление нового гулящего, они тут постоянно и во множестве.
Все было интересно. Василий посетил гостиный двор. Ладно срубленные торговые ряды еще не потемнели от времени и радовали глаз. Заезжие дома, питейные заведения, бани — все содержится в чистоте и порядке.
Торги уже начались, но своего апогея еще не достигли. Торг начали только те купцы, что зимовали. Пока ясак не собран, государев указ запрещает торг. Но сейчас государевы закрома полны, и торговые людишки спешат, им достанутся лучшие соболя. Они первыми встречают промысловый люд и инородцев, съезжающихся на торг. Инородцев мало, они в своем большинстве уже продали пушнину промысловым. Те шалят, нарушают царский указ о запрете торговли в тайге и стойбищах инородцев. Но запретный плод весьма сладок, да и как уследишь промысловых, сами добыли или выменяли у самояди. Но на промысел приезжает разный люд, бывает и воровство, принуждением, а то и убийством захватят мягкую рухлядь. Тогда жди беды. Самоедам или енисейским тунгусам бунтовать не впервой. Огнем и стрелами пойдут на Мангазею. В лучшем случае челобитную воеводе отпишут и подарки поднесут. Воевода тогда крут, в кандалы закует, сечь будет, на то и поставлен государем, чтобы порядок блюсти.
В соборах тоже все необычно. Поморские людишки не только воздвигли соборы, но и поселили в них своих святых. Здесь поклоняются Прокопию Устюжскому, Соловецким чудотворцам, а одна из церквей возведена в честь почитаемых на Русском Севере Михаила Малеина и Макария Желтоводского. Почитаемый по всему Поморью Николай Чудотворец тоже имел свой придел в соборной Троицкой церкви.
Василий не торопился. В средствах он нужды не испытывал. Анна и тут побеспокоилась, прихватив во время бегства из Коды свои драгоценности. Он в состоянии был организовать на эти средства и собственную артель, но интереса к этому не испытывал, да и выделяться резону не было. Поэтому, прослышав в торговых рядах, что собирается ватага промысловых на Енисей, отправился в заезжую избу, что указали.
Гулящих, желающих отправиться на Енисей, предостаточно, но отбор был весьма строгий. Замечен в драках или еще хуже в пьянках — не подходишь. Кроме промысловых навыков на зверя, требовали знание плотницкого дела, кузнечного, каменщицкого или какого другого, что сгодится в неведомом крае.
Потолкавшись среди гулящих, Василий несколько расстроился. Не ведал он черной работы. На что годился, так только в грузчики на пристань, но долго болтаться без дела нельзя, приметным скоро станет, и тогда добра не жди.
С такими мыслями он вышел на улицу и остановился, решая, что дальше делать. Вдруг послышались голоса:
— Гляньте! Вон тот чернявый и есть старшой. Он ватагу набирает!
Оглянулся Василий и обомлел. К нему направлялся Исаак Ревякин из Нижнего Новгорода, тот самый, что был попутчиком, когда они с Анной возвращались из Сольвычегодска на Верхотурье. Первая мелькнувшая мысль — скрыться, но было уже поздно. Исаак, улыбаясь, шел к Василию.
— Князь Василий! Как я рад тебя видеть в полном здравии, — произнес Исаак Ревякин и по-дружески обнял князя, — слухи были, что сгинули, я даже свечку поставил за упокой.
Василий не знал, как ему быть. Радости от встречи он не испытывал. Толпившиеся на заезжем дворе зеваки удивленно смотрели на происходящее. Редко увидишь гулящего с княжеским титулом.
«Не ровен час соглядатай воеводы здесь крутится», — мелькнула мысль у князя.
Но деваться некуда. Ответив на приветствие, он, не зная с чего начать, молчал. Ревякин почувствовал неловкость князя и предложил пройти к нему сотрапезничать.
Исаак оказался юношей весьма сметливым. Пока шли в избу, где он расположился, оглядел бывшего попутчика с ног до головы и пришел к выводу, что с князем случилось что-то неладное, но ему, Исааку, этого знать не к чему. Более того, приготовления к отъезду закончены, а воинского человека он до сих пор не нашел. Князь для него удача великая. Он и воинскую службу справит, и верен ему будет до скончания века. Поэтому расспрашивать ни о чем не стал. За трапезой больше говорил Исаак. Рассказал о своем бате, который сейчас где-то на Енисее ладит зимовье, о своих промысловых планах в неведомых краях. Закончив трапезничать, перешел к делу.
— Ты, княже, от меня не таись. Вижу, что случилось с тобой горе великое. Как нынче величать тебя и кто ты будешь?
Подумал князь и пришел к выводу, что деваться некуда, надо открыться, глядишь — и на пользу пойдет.
— Ныне я, Исаак, гулящий человек Василий Плахин, безземельный смоленский дворянин. — Произнеся это, князь смолк, не зная, что добавить.
— Вот и добре, Василий Плахин, мне более того знать ни к чему, и так лишнего сболтнул принародно.
Молодой Ревякин немного помолчал для солидности и продолжил:
— Будет к тебе, Плахин, предложение. В ватаге народ собрался разный, гулящий, многие в этих краях впервые. Промысловики они добрые, но этого мало. На Енисее помощи ждать не придется. Гарнизон в Туруханске малочисленный, сами себя, дай бог, сберегут, а тунгусы, что на Енисее, воинственны. Вот и выходит, что моя ватага и дружиной должна быть доброй. Пищали, пушки, порох, свинец — все припас. Твоя задача обучить их воинскому делу, сделать дружиной и быть им атаманом. Что скажешь? Времени на размышление нет, и так припозднились.
