Примерно через шесть недель Бальзак вернулся в Париж и, понукаемый Латушем, за полгода дописал роман. Урбен Канель издал его в марте 1829 г. под названием «Последний шуан, или Бретань в 1800 году». Роман был подписан «Оноре Бальзак».
Почти все рецензии были неутешительными, однако некоторые несообразности и недоразумения внушали Бальзаку надежду. В «Журналь де Канкан» его описательные абзацы были «ужасающе правдивыми», а в «Трильби» его стиль называли «туманным» и «откровенно романтическим». Некоторые критики сетовали на запутанность сюжета; наверное, многие современные читатели с ними согласятся. «Последний шуан» – одновременно история любви и история восстания. Не знающий устали автор энергично тащит читателя через все хитросплетения сюжета и лирические отступления в чащу исторических анекдотов. В результате чтение напоминает тот самый лес, из которого вырывались шуаны с пиками и топорами. В «Полном собрании сочинений» Бальзака, вышедшем в 1845 г., он счел нужным заверить своих верных читателей, что стиль первого издания, «несколько сумбурный и изобилующий ошибками», подчищен. Критика, а также то, что журналы платили за произведения наличными, на время заставили Бальзака свернуть на более гладкую тропу повестей и рассказов. При жизни его повести пользовались большей популярностью, чем романы. Тем не менее, как почти сто лет спустя указывали критики марксистского толка, «Последний шуан» стал огромным достижением. Вплоть до статьи в «Ревю энсиклопедик», появившейся в 1830 г., никто не обращал внимания на то, что Бальзак создал исторический роман нового типа. Он не гальванизировал трупы знаменитых людей, но открывал исторические тенденции, обрисовав типических персонажей, или «типы». И вот почему, несмотря на сочувствие Бальзака к тем персонажам, чьи взгляды ставят их в оппозицию к общественному порядку, шуаны проиграли битву без особой славы, задохнулись в идеологической колее, не в силах приспособиться к меняющемуся времени. Они насыщены местным колоритом, несомненно, но окрашены и кровью, которая пролилась напрасно369.
«Первый»370 роман Бальзака «Последний шуан» представляет, конечно, большой биографический интерес, но не только в качестве первого камня в созданном им здании. «Последний шуан» стал результатом непростого сотрудничества с Латушем, одновременно ближайшим другом и злейшим врагом. После нескольких лет пылкой дружбы последовали десятилетия, насыщенные ненавистью. В свое время Латуш выступал в роли агента и редактора Бальзака; ему приходилось на каждом шагу подталкивать своего друга вперед, не давая тому останавливаться и любоваться «блестящими камушками на дороге». Как только «Последний шуан» вышел в свет, Латуш отозвался хвалебной рецензией в «Фигаро». Он восхищался сверхъестественным реализмом созданных Бальзаком фигур. Правда, от успеха романа зависело и его финансовое положение, но он прекрасно понимал, как трудно оживить историю. Дело в том, что тогда Латуш тоже собирался издать исторический роман, «Фражолетта, или Неаполь и Париж в 1799 г.». В романе рассказывалось о гермафродите, который чем-то напоминает амазонку из «Шуанов».
То, что Бальзака и Латуша сблизила работа, оказалось несчастливым обстоятельством для их дружбы. Как человек, исполненный добрых намерений, забывает напоминать об их пользе и даже не понимает всего их значения, Бальзак привлекал к себе советы в больших количествах. Он старался оберегать себя от покровительственной критики писателей старшего поколения; и все же влечение было взаимным. Сент-Бев дает какое-то представление о том, что имел в виду Бальзак, назвав Латуша «соблазнителем» (уже после их ссоры): «Он не был красив, и все же людей влекло к нему». «Руки у него были маленькие и нежные, и он любил ими хвастаться. Его физические недостатки возмещались остроумием, изяществом и прекрасными манерами».
«Голос у него был тихий и вкрадчивый; он напоминал пение сирен. Трудно было прервать разговор с ним. Его слова ласкали слух, пожалуй, даже слишком; более того, они обладали чувственностью, хотя этому предателю всегда нравилось метнуть в вас резкими словами в конце, что придавало горечи его лести»371. Все сексуальные намеки в двойном портрете Латуша работы Сент-Бева сделаны намеренно, и отчасти именно поэтому стоит подробнее остановиться на отношениях Бальзака со своим другом-врагом.
На характер человека, почти ставшего для Бальзака идеальным другом, проливают свет два происшествия. В 1826 г. Латуш издал анонимный роман, который назвал последней опрометчивой выходкой герцогини де Дюра. Герцогиня в свое время написала рассказ о молодом человеке, который выказывал необъяснимое нежелание жениться на любимой им женщине. Латуш уверял, что нашел причину: Оливье был импотентом. Выбор такого скользкого предмета сам по себе не объясняет, почему Латуш отказывался признать свое авторство и почему он, как кажется, видел в романе всего лишь анекдот. Робость Латуша кажется еще удивительнее оттого, что «Оливье» – один из лучших рассказов раннего, «добальзаковского» XIX в. Напряженный, точный стиль, приглушенная ирония и упоминание неприличного недуга делал читателя, по словам Стендаля, воображаемым сообщником рассказчика: «Оливье» вдохновил его на написание первого романа, «Арманс». Возможно, однако, стеснительность, придающая повествованию обманчивую сухость, не давала автору насладиться своим творением. Все вышесказанное не мешало Латушу замечать талант других писателей. Латуш сделал себе имя на стихах Андре Шенье, которые он открыл и отредактировал в 1819 г. Его вторым крупным открытием стал Бальзак. Возможно, врожденная робость заставляла его подталкивать Бальзака к рождению шедевра. Видимо, пытаясь избавить Бальзака от излишней говорливости, Латуш тратил все меньше и меньше времени на то, чтобы подсластить пилюлю. Впоследствии, потратив на Бальзака огромное количество времени, денег и мыслей, он стал ревновать его к другим. «По-моему, я еще люблю тебя, – написал он после того, как Бальзак не явился на несколько встреч с ним, – потому что я по-прежнему тебя оскорбляю; но больше на это не рассчитывай».
Второе разоблачительное происшествие – переезд Бальзака на улицу Кассини, рядом с Обсерваторией, на другом конце Люксембургского сада. Латуш помогал ему переезжать. У него имелось необычное хобби – клеить обои. Обои тогда как раз входили в моду среди буржуазии, и, как пишет Эдгар Аллан По в «Философии мебели», обои призваны были «играть роль геральдического символа в монархических странах». Бальзак хотел жить в квартире, достойной литературного короля. Выбирая обои, обрезая их по размеру и наклеивая их во все труднодоступные углы, Латуш позволил своему гению расцвести, чего он редко достигал в творчестве. Когда дела мешали ему возиться со стремянкой и клеем, он пользовался своими литературными навыками, чтобы в мельчайших подробностях описать, как его друзьям следует наклеить обои, которые он для них выбрал372. Для Латуша роман Бальзака был словно продолжением того дома, где они собирались жить вместе. Не будучи перфекционистом, более того, понимая, что бесконечные поиски Бальзака идеальной фразы способны разрушить гармонию первоначального замысла, Латуш с сожалением наблюдал, как другие без нужды терпят неудачу при самых лучших намерениях. Окончательный выбор обстановки предоставили владельцу; Латуш просто резал и клеил. Следы их сотрудничества видны в «Отце Горио», где важное место занимают описания интерьера в пансионе Воке373. Отделка интерьера была прекрасной подготовкой для разгадки тайн личности в предметах массового производства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
