И все-таки зачем самханцам потребовалась выдавать Тэруко Ясуката именно за Джина? Единственного из принцев Аль Самхан, который не мог претендовать на титул правителя.
Самурай без магии – урод, неполноценный калека. Калека не сможет стать правителем, какими бы исключительными личными качествами он ни обладал.
Почему же Самхан так отчаянно настаивал на браке, пожертвовав ради него аннексиями?
Когда господин Кудо задумывался об этом, его не оставляло неприятное чувство, что он что-то упустил из виду.
– Господин! – Обиженный женский голос вырвал его из раздумий. Такеши взглянул на гейшу – она так и стояла у стены, но теперь ее взгляд из призывного превратился в недоуменный. Кажется, девушка была уверена, что он подойдет к ней.
– Я вам не нравлюсь?
Когда мужчина в присутствии красивой обнаженной женщины думает об агентурной сети чужого государства – это плохой сигнал.
– Нравишься, – устало сказал Такеши. – Ты очень красива. Иди сюда, милая, сыграй мне на флейте.
– А еще в тот год… ик… сёгун поднял пошлины на самханский шелк. Бедные наши красавицы, они так плакали без новых нарядов… – Хидео сам всплакнул от полноты чувств. Потом понял, что потерял нить повествования и посмотрел в чашу, в надежде найти ее там, но обнаружил только пару прозрачных капель на донышке. – Как, уже все? – пьяно изумился он. – Мне нужно еще саке… ик! Ну и здоров же ты пить!
– Благочестивому и праведному Будда помогает во всех начинаниях, – важно ответствовал кругленький монах. И залпом выдул чарку размером с добрый кувшин. На его лоснящейся ряхе (назвать этакие щеки лицом казалось Хидео как-то неправильно) было написано такое довольство собой и умиротворенность, какое может быть только у совершенно не отягощенного мирскими заботами и проблемами человека, да к тому же с безупречно чистой совестью.
А пил-то как! Хидео, прозванный среди контрабандистов портовой Идогамы за свои способности к распитию спиртного «Бездонной глоткой», с изумлением понял, что проигрывает спор. Впрочем, саке настраивало бывшего капитана на миролюбивый лад, и вместо обиды на такое положение вещей он проникся к более удачливому сопернику искренним уважением.
Это ж надо столько пить и чтобы ни в одном глазу!
– Что-то с тобой не так! – Он погрозил раздвоившемуся монаху пальцем и вдруг обнаружил, что палец тоже раздвоился. – Куда в тебя столько лезет?
– Тренировка, мой друг! Годы тренировки. – Усы у подозрительного монаха победно раздулись. С ними, с усами то бишь, тоже было что-то сильно не так, но Хидео никак не мог ухватить мысль, она вдруг стала скользкой и верткой, как угорь. Сновала рядом, а в руки не давалась.
– Ик… О чем я говорил?
– О гребне, – с готовностью подсказал монах. – Золотом гребне с сапфирами, который ты продал год назад, чтобы купить своему сыну корабль.
– А-а-а… его дала та дама… ик!
– Какая дама?
Саке в чаше появилось будто само собой. Хидео подумал и отхлебнул. Немного, только для обозначения, что не сдался и все еще пьет наравне с гостем.
– Бедняжка бежала… ик! – Он понизил голос. – Я не говорил тебе этого, но она была не из простых.
– Купчиха? – небрежно спросил монах, вливая еще порцию саке себе в глотку.
– Если бы! Особа, приближенная к императору. – Хидео выразительно ткнул пальцем в небо. То ли намекая на божественную природу почившего императора, то ли просто потому, что так получалось внушительнее. – С самураем была, не одна. Сказала, от мужа ейного бегут. Ик… От мужа! Как же! Я человек, может, и простой, но сложить пару палочек умею. Зачем бы благородной даме бежать от мужа с простым самураем? Да еще с дитем! Да как раз через две недели после Кровавой ночи!
Собутыльник мгновенно уловил намек и оживился:
– Думаешь, они от сёгуна бежали?
– У-ве-рен! Вот я гребень и попридержал, чтобы не всплыл. Мне неприятностей от сёгуна не нать… Не, Хидео Симидзу, может, и не благородных кровей, но не дурак! – Палец упорно раздваивался, а то и растраивался. Мелькнула где-то на периферии сознания мысль, что стоило бы попридержать язык, как когда-то попридержал гребень. Разве дело – хранить столько лет тайну, чтобы выболтать ее случайному собутыльнику во время попойки?
А с другой стороны, монах определенно был своим парнем. Все понимал, имел удивительно верные суждения о жизни, и рушить создавшуюся душевную атмосферу как-то не хотелось.
Да и протухли уже все старые тайны, как позапрошлогодний засол рыбы.
– Ик… Люди сёгуна тогда обшаривали все порты. Искали как раз бабу с дитем. Говорили, мол, заговорщица. Убийца. Только нешто я дурак? Какая баба полезет в заговор, особенно если у нее дите? Совсем ма-а-ахонькая девочка. – Хидео свел пальцы вместе, показывая размер девочки, и умилился. Получалось, что «дите» размером чуть превышало сливу.
– Мы собирались в Самхан за шелком, – бывший контрабандист пьяно захихикал, – и подбросили их до Рю-Госо. У самурая там была родня. Ма-а-аменька.
Глаза неумолимо слипались, и голова вдруг стала неподъемно тяжелой. Хидео опустил голову на руки. Сон заливал его, укрывал с головой. Темный, как воды великого океана…
– Эй, – кто-то потряс его за плечо, вырывая из сладкой дремы. – А фамилия у самурая была?
– Не помню, – пробормотал он сквозь толщу сна.
– Ну хоть деревня-то как называлась? Где маменька евойная проживала?
– Бакоромоно… ик… запомнил, смешно…
– Эй!
Монах еще раз потряс престарелого контрабандиста за плечо. Тот отозвался руладами храпа. Смачные раскаты заполнили помещение, от них задрожали окна, затряслись глиняные чаши на низеньком столике.
– М-да… Кажется, я перестарался. – Толстяк расстроенно поскреб себя между лопатками. Выбившийся из-под одеяния хвост огорченно поник, но тут же встрепенулся и устремился вверх, а сам монах повеселел с видом человека, который не в состоянии хранить печальное выражение лица дольше пары минут. – Ай, ладно! Дорога моя все равно домой, на Рю-Госо. Только повидаю на прощанье девочку!
Глава 11
Смятые цветы
Цветы в волосах. Кимоно – бледно-голубое, как небеса, расписанное облаками и парящими журавлями. На лице косметики совсем чуть-чуть, Акио Такухати не любит сильно намазанных девиц.
Горячая вода в офуро. Фрукты, закуски и саке на столе.
Футон, застеленный шелковым бельем.
Все ждало гостя. А тот все не шел. Уже второй час.
Не в силах сдержать нетерпение, Мия то вскакивала и принималась кружить по крохотной комнатке, то снова опускалась на пол. В голове стоял какой-то сумбур. Она одновременно и содрогалась, вспоминая все, что случилось в купальне парой часов раньше, и радовалась, что «матушка» не пустила ее в общий зал, и переживала, что Дайхиро придет, а Мии нет. И понятно, что он не пропадет, тануки нигде не пропадет, уж тем более в окружении женщин. Но ведь волноваться будет!
Но над всеми этими чувствами властвовало щекочущее нетерпение. Возбуждение, в котором девушка пребывала после слов госпожи Хасу, только усиливалось от окружающей обстановки. И Мия снова вскакивала, прижимала ледяные ладони к пылающим щекам и вспоминала ту ночь. Их ночь.
Как хорошо, что Акио больше не сердится на нее! Она извинится перед ним так, как только может. Попросит прощения, объяснит все! Он поймет…
А потом… может, потом он захочет Мию. И все будет так же упоительно-сладко, как было в первый раз.
Она вспоминала его тело, низкий рычащий голос, синее пламя в глазах и ощущала, как ноги становятся ватными, а низ живота наливается тяжестью.
«Я хочу его! – Осознав это, девушка остановилась резко, будто налетела на стенку. – Хочу принадлежать ему!»
Почему нет?
Было бы ложью сказать, что Акио Такухати никогда не привлекал ее. Привлекал, и еще как.
Но его властность и жесткость отпугивали куда сильнее. Акио словно требовал полного подчинения, бездумного растворения. Подавлял, навязывал свои желания…
Но если его желания и желания Мии совпадают, то отчего не покориться?
Она уже познала это. Легкость и радость покорности, удовольствие от следования за его желаниями. Разве это плохо – довериться кому-то целиком?
И снова ее сумбурные размышления прерывались воспоминаниями, от которых по телу шла чувственная дрожь.
Госпожа Хасу сказала, что он может и не прийти. Но пусть бы пришел! Как будет хорошо, если придет!
Дверь с грохотом отъехала в сторону. Мия с тайным трепетом повернулась к возникшему на пороге самураю.
– Господин Такухати! Я так рада вас видеть…
– Заткнись, – перебил ее Акио, задвигая за собой дверь.
Он говорил тяжело и отрывисто, сквозь зубы, а синее пламя в его глазах показалось ей колючим и холодным, как свет далеких звезд.
– Господин, я…
– Я сказал – заткнись!
Он одним рывком пересек комнату, навис над девушкой, притискивая ее к стенке. Широкая ладонь шлепнула по губам, загоняя обратно все несказанные Мией слова оправданий и извинений.
