— Тедди, давай вернёмся к усадьбе. У меня сыпь от всего этого свежего воздуха.
На обратном пути мы проезжаем мимо того, что выглядит как вполне обычное кладбище. Только одно не так.
— Что за история с этим участком могил?
— Что вы имеете в виду?
— Американские надгробия указывают на восток, в сторону восходящего солнца. Эти же обращены на запад. Мне кажется, твои некро-тимстеры[176] напортачили.
Он качает головой.
— Для того, кто настолько… легко возбудим, у вас цепкий взгляд.
— Я говнюк. Но я не слепой.
— Отвечая на ваш вопрос, это английский гностический участок. Они до глубины души были «белыми воронами», отвергавшими реальность этого мира. Когда они умирали, их хоронили и размечали не в ту сторону, чтобы навсегда продемонстрировать их презрение к этому миру.
— Ты бы выиграл миллиард долларов в «Свою игру», если бы все категории были «жуткие факты о мёртвых».
— Не могли бы вы убрать свой пистолет, мистер Макхит? Думаю, вы поняли, что я не представляю угрозы.
— Да, но я нервный пассажир, а это что-то вроде моей подушки безопасности.
Тедди привозит нас обратно к передней части дома. Он паркует тележку обратно в тень. Вылезает и ждёт меня, как послушный ребёнок.
— Надеюсь, Тед, никаких обид. После того, как этот призрак стал охотиться на святошу Джеймса, мне нужно было тебя проверить.
— Конечно. Могу я теперь идти?
— Безусловно. Беги отсюда, негодник.
Он не двигается, пока я не засовываю пистолет обратно за пояс.
— Спасибо, что заглянули.
— Пожалуйста. Увидимся в загробной жизни.
Тедди торопливо направляется к дому. Он не бежит, хотя ему этого и хочется. Да, кто-то над ним хорошенько поработал, раз он поблагодарил меня после того, через что я заставил его пройти.
Я беру свои слова обратно, всё, что я когда-либо говорил о богатых. Я люблю громких богачей. Я хочу, чтобы богатые были обдолбанными, уродливыми, показными и украшенными кровавыми бриллиантами. Богатые вроде Тедди, типажа мышки Эмили Дикинсон[177], намного хуже. Пытаться ненавидеть Тедди — всё равно что ненавидеть обойный клей. Когда вернусь домой, нужно написать любовное послание омерзительным богачам, чтобы дать им понять, как сильно я их ценю. Их восхитительные излишества дают мне питательную пищу для презрения, и я люблю их за это.
Мне требуется двадцать минут, чтобы спуститься с холма. Когда я сажусь на байк, небо снова голубое, но облака стали тускло-серыми. Клянусь, я вижу заклёпки по их бокам, словно это плавучие острова из стали. Я собираюсь завести с пинка байк, как звонит мой телефон. У Кэнди так же плохо с терпением, как и у меня. Но это не она.
— Хорошо обустроился в своём новом доме? Напор воды хороший? Под кроватью чисто? Слышал, «Шато» расположен близко ко всем знаковым местам.
На этот раз голос другой. Женский, но я знаю, кто это на самом деле. Это не прекратится.
— Снова ты. Я знаю, что ты говоришь через смертного. Почему бы тебе не прийти в «Шато», и мы всё обсудим, как пара дружелюбных разумных монстров?
— Что бы сказала Элис о том, что ты так быстро и легко поселился в резиденции Сатаны? Хорошо, что она вернулась на Небеса. Кто знает, что бы случилось с ней, если бы она осталась с тобой.
— Не смей говорить об Элис, ты, адовская блевотина. Я знаю, чего ты пытаешься добиться. Ты хочешь, чтобы я вернулся туда.
— Ты видишь её сейчас? Её милое личико на стене вместе со всеми остальными покойниками, которые на твоей совести.
— Тебе кажется, что ты хочешь, чтобы я вернулся, но поверь мне, ты этого не захочешь.
— К слову, о покойниках, мы здесь по колено в них увязли. Никто не думает, что ты вернёшься. Я меньше всех. Каждый бульк и пузырёк в каждой воронке звучат как приговор для этого сброда.
— Если я вернусь, то решу, что лучший способ найти тебя — это перебить всех адовцев. Не знаю, сколько времени это займёт, но у нас есть целая вечность, чтобы попытаться. Надеюсь, у тебя хороший тарифный план.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Если ты думаешь, что раньше всё шло наперекосяк, погоди, пока не увидишь, что будет на этот раз. Эти бедные потерянные души без твоей защиты.
— То, что я не возвращаюсь, не означает, что у меня нет планов. Они ещё долго будут в порядке после того, как ты станешь кормом для дриттов.
— Так приятно слышать твой голос.
— Ага. Ты моё злобное прошлое. Все птицы возвращаются домой и срут тебе на голову. Мёртвая девушка всё поведала мне об этом. Я считаю, что на это рад Ад может выгореть дотла. Расскажи всем там, внизу, что я так сказал.
— Неважно, как далеко или быстро ты бежишь, этого окажется недостаточно. Я всегда буду с тобой.
Я отключаюсь. Телефон тут же звонит, но я игнорирую его. Он продолжает звонить на всём пути через Малибу.
На обратном пути я высматриваю Каталину, но не могу найти его. Иногда его скрывает погода. Вероятно, именно тот случай.
Кэнди ждёт в холле верхнего этажа «Шато Мармон», когда я открываю дедушкины часы.
— Да ты издеваешься надо мной.
— Собираешься стоять там или войдёшь и посмотришь сама?
Она проходит и останавливается прямо в проходе, пытаясь вобрать в себя всё это. Я бывал здесь и жил во дворце Люцифера в Даунтауне, но не уверен, что она когда-либо раньше оказывалась в такой явной ситуации потребления.
Она кладёт руки мне на плечи и крутит меня взад-вперёд.
— Классная рубашка. Собираешься получать лицензию на торговлю недвижимостью?
— Детка, единственная недвижимость, которая имеет значение — это милая могилка, в которую ляжет другой парень.
— Люблю, когда ты ругаешься.
Она обходит главную комнату, проводя пальцами по дорогой мебели и картинам.
— Ринко лучше? — спрашиваю я.
— Она обучается у Аллегры. Почему бы тебе не позволить мне беспокоиться о Ринко?
— Ладно.
Она обходит по кругу комнату и подходит к тому месту, где я устроился рядом с шоколадно-коричневым кожаным диваном, низким журнальным столиком и парой мягких кресел возле телевизора.
— Это всё твоё?
— Полагаю, да. Это всё для мистера Макхита. Насколько мне известно, Люцифер — единственный Макхит в округе.
— То есть, ты можешь делать всё, что захочешь.
— Ага. Никак не могу выбрать между стрелковым тиром и студией макраме.
Кэнди запрыгивает на диван и скачет, как ребёнок на кровати. Её короткие волосы развеваются вокруг лица, а Чак Тейлоры оставляют мягкие следы на диванных подушках.
— Ты здесь развлекаешься?
— Этот действительно крепкий. Обычно к этому времени они уже разрушаются.
Прыгая, она снимает куртку и бросает в меня. Затем рубашку. Затем кроссовки и брюки.
Продолжая прыгать, она говорит:
— Присоединяйся. Давай сломаем его.
Я ловлю её в прыжке и опрокидываю плашмя на спину. Забираюсь на диван и становлюсь над ней на колени. Она расстёгивает мне брюки, пока я снимаю рубашку. На этот раз всё больше похоже на то, когда мы в первый раз вместе остановились в отеле «Бит». Мы разбиваем журнальный столик, когда я переворачиваю её на него. Мы опрокидываем бамбук в кадках и разносим в дребезги кресла. Но мы не поцарапали диван.
Позже звонит мой телефон.
— Ответишь, и ты покойник, — говорит Кэнди.
— С каких это пор ты не отвечаешь на телефон?
— Я не это имела в виду. Я просто не хочу, чтобы сюда нагрянула кучка монстров или демонов, так что мне нужно одеться.
— В спальне есть халаты.
— Правда? Я люблю халаты.
Она скрывается в коридоре. Телефон перестаёт звонить. Она выходит в тёмно-бордовом махровом халате, толстом, как «белые страницы» Лоуренса, штат Канзас.
— Есть слово халатгазм? — спрашивает она, — Потому что, если есть, я только что его испытала.
Пиликает мой телефон. Сообщение от Касабяна. Кто-то вломился в «Макс Овердрайв». Я поднимаю трубку гостиничного телефона и звоню консьержу.
