В памяти события тех дней слились в несколько резко очерченных блоков. Запечатлелись не даты, а зигзаги, которые под воздействием тектонических явлений самописец выводил на фатально тянувшейся ленте. И откровенно меня удивило, когда, заглянув в «Архив современности» в ФРГ, я удостоверился: с 18 по 22 мая 1970 г. мы с Баром провели пять встреч, выстраивая сводный доклад о выполненной сторонами работе. В случае одобрения правительствами он должен был лечь в основу официальных переговоров между министрами иностранных дел СССР и ФРГ.
22 мая наш проект можно было выносить на последнюю, 14-ю встречу Бара с Громыко в рамках трех раундов обмена мнениями. Вы не ошибетесь, читатель, предположив, что министр на каждом отрезке моих контактов с Баром держался в курсе мельчайших подробностей. Мне было дано право в любой час дня и ночи связываться с Громыко очно или по телефону, и должен заметить, что разговоры велись в спокойном ключе и профессионально. Как редко до той поры и почти никогда после.
Плод энергичных и целеустремленных усилий известен. Он вошел в летопись под именем «бумага Бара». Документ если не уникальный, то незаурядный в любом случае. 10 пунктов, словно 10 заповедей, должны были перевести советско-западногерманские отношения на качественно новую орбиту. Четыре из этих пунктов составят ткань Московского договора. Остальные превратятся в заявления о намерениях, которые скрепили своими визами советник посольства ФРГ в Москве Пеккерт и я.
Почему вдруг Пеккерт, который в ходе обмена мнениями и затем переговоров уста не разомкнул и участия в нашей работе с Баром над 10 пунктами, по сути, не принимал? Громыко задумался было над этим вопросом.
– Я видел этого господина? Как он хоть выглядит?
Потом, сопроводив свои слова выразительным жестом руки, произнес:
– Если Бонн уполномочит на формализацию своих обязательств референта посольства, нас это не должно заботить. За советскую сторону визировать будете вы… Если не возражаете против соседства Пеккерта. Мелочатся ваши немцы, никак не найдут себя в большой политике.
Еще один по-своему любопытный штрих. Э. Бар ведет консультации на Рейне. Скандал с лансированием в прессу текста доклада по итогам обмена мнениями пока не разразился. В советском МИДе закончено оформление записей официальных и рабочих встреч с представителями ФРГ, а также ГДР, Польши и других социалистических стран. Я счел должным зафиксировать основное содержание нашего разговора с Э. Баром, позволившего преодолеть тупик в территориально-пограничной проблеме. На всякий, как говорится, пожарный случай.
Разбираюсь с дипломатической почтой. Австрийское направление представлялось мне незаслуженно затененным и даже недооцененным в деятельности министерства. Послами в Вену попадали люди, снискавшие благосклонность начальства, да и то на отсидку перед пенсией. И. И. Ильичев и А. А. Смирнов являли собой исключение. Западноберлинские ребусы задают загадки. Самая пора, если не опоздали, вникать в германо(ГДР) – германский(ФРГ) диалог. У друзей свое видение перспектив. Нам не возбраняется проанализировать его в ракурсе советских стратегических интересов.
Зуммер прямого аппарата министра.
– Слушаю, Андрей Андреевич, добрый день.
– Добрый день. Макаров (руководитель секретариата министра) положил мне на стол запись вашей беседы с Баром. Что-то в ней меня смущает. Незнающий человек прочитает и подумает, будто тема границ только и всплыла в этом разговоре и вы вдвоем с ходу выдали формулу решения. Мы-то с вами знаем, как оно было, а вот другие…
– Правильно я понимаю, что вы не возражали бы, если бы запись этого разговора с Баром не фигурировала среди материалов переговоров и не осела в архиве?
– Пожалуй, верно. Тот разговор уже сыграл свою роль и особой надобности в его письменном фиксировании нет.
– Хорошо. Так и сделаем. Свой экземпляр я уничтожу, а Макаров позаботится, чтобы первый оттиск никуда далее не пошел.
Громыко засветился для меня еще одной гранью. Его тщеславие было видно и невооруженным глазом. Но чтобы до такой степени! Вдруг «монах трудолюбивый», как в пушкинском «Борисе Годунове», найдет наш «труд усердный, безымянный и пыль веков от хартий отряхнув…», удостоверится, что Громыко не в одиночестве тянул лямку, были и другие, ему помогавшие. Конфуз. Как же цепко засела в нас византийщина!
Объяснение с министром неприятно резануло. Держи ухо востро. Заклятые друзья подведут тебя под монастырь. Не ведал тогда я, не гадал, что через год мы на этой стезе разминемся с Громыко. Всерьез и надолго.
Большой переполох вызвало в Москве разглашение в ФРГ доклада правительствам СССР и ФРГ по итогам трех раундов обмена мнениями между Громыко и Баром (частично 12 июня в «Бильдцайтунг» и полностью в «Квик» 1 июля 1970 г.). Нарушение доверительности, как правило, безошибочный признак накала внутренних свар.
Во фракциях правительственной коалиции усилился разброс мнений. Правительственный аппарат оказывал социал-либералам нарастающее сопротивление. Чиновный люд прибегал к опробованному средству: организации утечек в консервативную и националистическую прессу.
Министр придирчиво допрашивал меня, не дурачат ли нас западные немцы. При следующей встрече его интересовало, каковы в свете боннских пертурбаций перспективы переговоров, в частности в их временном разрезе. Он обвинял руководителей коалиции в несерьезности. Доводы, что новое правительство переняло старый аппарат, сформированный в годы холодной войны, не действовали.
– Я отлично знаю, – утверждал министр, – когда есть желание что-либо сохранить в секрете, утечек не бывает. Даже в Вашингтоне, где почти все тайны имеют рыночную цену.
А. А. Громыко находил, что случившееся ставит в двусмысленное положение его лично и требует… свинца в голосе и строгости при изложении за столом переговоров советской точки зрения.
Крупно обойдется правительству В. Брандта – В. Шееля публикация «бумаги Бара». В незавидное положение попадал В. Шеель. Замечания и дополнения, которые могли и должны были бы появиться у него и весьма квалифицированных специалистов МИД ФРГ, невольно перекликались или в чем-то соприкасались с критикой консервативных и националистических групп. Но попробуй их внеси. Громыко имел причины как для протеста, так и для утверждений – на карте престиж Советского Союза и его авторитет. Вчера формулы представлялись дискуссионными. Теперь это были канонические тексты.
Может, возрадоваться – прямая простиралась перед нами? В дипломатии, однако, прямолинейность чаще всего ведет к кривотолкам. Неловкое замечание способно перевести нервное напряжение, присущее почти каждому участнику трудных переговоров, в политический разряд.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
