Татьяна не могла рассказать ей об аресте мужа — эту часть своей жизни она прятала от сослуживцев. Но когда ранее произошла трагедия с отцом, никто не сумел так сердечно посочувствовать ей, как длинная грубоватая Филиппова.
— А у вас что слышно? — спросила Таня, забирая из рук Алины свою чашку с кофе.
— Что у меня слышно? Катюшу (так звали ее больную сестру) перевели в новую палату, окнами в садик. Там такой садик-скверик внутри больницы. Зелень, ей нравится.
«Боже мой, — думала в это время Таня, — неужели он не позвонит? Может, что-то случилось? Почему он не может хотя бы позвонить и сказать: извини, сегодня не встретимся. Все лучше, чем вот так сидеть и ждать…»
— А что говорит Персецкий? — вслух спросила она, назвав по фамилии лечащего врача Катюши.
— Персецкий? — вздохнула Филиппова. — Ну что он нового может сказать? Говорит, надо посмотреть, если через неделю не появятся результаты…
Зазвонил телефон, и Таня, подскочив на стуле, потянулась за трубкой. Звонили не ей, а Лене. Она посоветовала перезвонить через полчаса.
— Вы звонка ждете? — спросила проницательная Филиппова.
— Нет… — соврала Таня и тут же подумала: а зачем я вру? — Да, жду, что следователь позвонит. Вдруг что новое?
— Вы думаете, они найдут убийцу?
— Надеемся, — развела руками Татьяна.
По лицу Филипповой ясно читалось, что она не верит в такую возможность.
— Теперь никого не ищут, — убежденно сказала она. — А если и найдут козла отпущения, то ему ничего не будет. Посидит пару лет и выйдет. Десять бы лет назад сказали, что в Москве людей будут стрелять по подъездам как собак! Вы помните, какой тогда Москва была? Чистая, спокойная, без этих всяких реклам, изуродовавших центр! Я в три часа ночи выходила гулять. Я раньше ничего не боялась, а теперь страшно войти в собственный подъезд. Вдруг там уже пришли убивать соседа, а я, старая дура, им как раз на пути и попадусь? Нет, я убеждена, так дальше продолжаться не может. Если власть не поменяется, мы все погибнем.
Таня слушала взволнованную проповедь и удивлялась. Она не собиралась спорить, а спросила скорее из любопытства:
— А что вы хотите? Чтобы к власти опять пришли коммунисты?
— Нет! — живо ответила Алина. — Коммунистов я не люблю, но, если во второй тур выборов выйдут только Президент и их лидер — я буду голосовать за него.
— Но ведь он же коммунист?
— Нет! — заявила Филиппова. — Он не коммунист. Он социалист и честный человек. В этом вся разница.
— А вы не боитесь, что опять закроют границы, запретят газеты? Исчезнут импортные вещи, опять очереди?..
— Ну что вы! — отмахнулась Филиппова. — Ничего не изменится. А границы, я считаю, следует прикрыть, да! Пока еще не все государственное добро вывезли.
В кабинет вернулись Лена и Катя, уселись на свои места возле окна, не прислушиваясь к политическим дискуссиям коллег.
— Девочки, — обратилась к ним, как к общественности, Алина. — А вот вы уже решили, за кого будете голосовать?
Лена и Катя переглянулись.
— А у нас отпуск с пятнадцатого! — весело сказала Лена.
— Ну и что?
— Не хочу я тратить на глупости ни одного свободного дня. Я эти несчастные двадцать четыре дня как манны небесной ждала целый год.
— И вообще мы уезжаем, — сказала Катя. — Улетаем! — Подруги так мечтательно заулыбались, что Таня догадалась — кумир их души летит тем же рейсом.
«Уже начало второго, — подумала она с раздражением, посмотрев на часы. — А он не звонит. Подлец!»
И, словно прочитав ее мысли, телефон разразился нетерпеливым трескучим звонком. Она протянула руку к телефону одновременно с Леной.
— Наверное, это тебя, — кивнула Таня, уступая.
Лена сняла трубку и тут же передала ее Татьяне:
— Вас!
Звонили из прокуратуры. Равнодушным ровным голосом, будто читая с бумажки, не назвавшая себя секретарша объявила Татьяне, что Александр Борисович Турецкий выслал за ней машину «Волга», номер 83–61. В половине второго она будет на стоянке возле учреждения.
— Это все, что Александр Борисович просил мне передать? — официальным тоном спросила Татьяна, чувствуя, что неудержимо краснеет от радостного волнения.
— Да, все, — после короткой паузы сказала секретарша. — Он сказал, что будет ждать вас.
— Хорошо, к половине второго постараюсь освободиться.
Таня положила трубку и огляделась. Она даже не заметила, когда успела уйти Филиппова, а девочки расселись по своим рабочим местам. Таня сгребла со стола свои вещи и зашла к шефу, чтобы предупредить, что должна уйти по делам.
Сунув в карман пластиковую карточку пропуска, она поднялась в лифте на верхний, первый этаж, сдала пропуск дежурному офицеру и получила обратно личный жетон, который уже механическим жестом сразу же прицепила к брелоку с ключами. Затем она положила сумочку перед аппаратом рентгеновского контроля и сама прошла под металлической аркой контрольного телевизора. Только после этого дежурный разблокировал монолитную дверь. Таня поднялась по лестнице в нулевой, надземный этаж. Наверху были еще два контрольных поста, внутри здания и на выходе, но проходить их было легче. Нужно только показать охранникам личный жетон, они сверяли его по своим системам и пропускали дальше. Последним пунктом обороны служила проходная будка у ворот. Там дежурили попарно омоновцы.
Таня уже с проходной заметила на стоянке машину «Волгу», посланную Турецким. «Волга», видимо, только что подкатила, потому что шофер даже не выключил мотор. Подойдя ближе, Таня увидела, что за рулем сидит женщина, а на заднем сиденье — молодой, коротко стриженный парень в джинсовой рубашке. Открыв заднюю дверцу, она наклонилась к нему:
— Вы от Турецкого?
Парень окинул ее с ног до головы быстрым внимательным взглядом.
— Зеркалова?
— Да.
— Садитесь.
Он отодвинулся в конец заднего сиденья. Придерживая сумочку, Татьяна уселась с ним. Машина сразу же тронулась с места. Таня чуточку приподнялась, расправляя под собой шелковую юбку. Ее сосед покосился на этот женственный жест, и Татьяна улыбнулась ему, как бы объясняя: ну да, не хочу появляться на людях с мятой задницей.
Развернувшись на кольцевой, машина въехала на мост.
— А почему не в центр?.. — Таня не успела договорить, почувствовав острый укол в левом плече. Она ахнула от боли, хлопнула рукой по плечу, прогоняя невидимую пчелу. — Меня что-то ужалило! — воскликнула она, резко поворачиваясь к своему соседу, но уже не смогла его увидеть. Перед глазами закачалось темное облако, дыхание ее замедлилось, глаза закрылись. Таня упала ничком на колени мужчины.
— Готово? — не оборачиваясь, спросила сидевшая за рулем женщина.
— Отключка, — подтвердил напарник, проверив у Тани на шее пульс.
Женщина прибавила скорость. Машина мчалась по Ярославскому шоссе, стараясь как можно скорее вырваться за Московскую кольцевую.
2
Эдик Лапшин вышел на крыльцо, глянул на желтую песчаную дорогу, аппендиксом отросшую от шоссе к дачному поселку. Пустую дорогу вразвалочку переходило стадо гусей, направляясь к Клязьме. Безрукий с потерянным видом заглядывал под каждый куст и время от времени жалобно выкрикивал:
— Кыца-кыца-кыца! — звал своего любимого кота, рыжего Сидора, пропавшего без следа вчера вечером.
«Волги» не было.
Эдик с удовольствием посмотрел на свои увесистые золотые часы «Ситизен» и одновременно с неудовольствием подумал, что Волоха и Люська-Магадан запаздывают. Он рассчитывал, что они привезут Зеркалову к половине третьего. Сейчас блестящие лучики-стрелки показывали пять минут четвертого, и Лапшин нервничал, все ли получилось так, как он спланировал. Вдруг Зеркалова оказалась не так проста, чтобы клюнуть на примитивнейшую, если уж говорить откровенно, удочку? Или они не застали ее на работе и, забыв про все инструкции, остались ждать на стоянке возле проходной, мозоля глаза сидящим в будке омоновцам?
«Вот жиды! — в который раз подумал Эдик о заказчиках и своих непосредственных хозяевах. — Говорил же им, нужен второй сотовик! Козлы…»
Эдуард Яковлевич Лапшин по паспорту числился гражданином Израиля, хотя вся его трудовая деятельность протекала в основном на территории Советского Союза, а позже — Российской Федерации. Исторической же родиной Эдик считал город Киев. «Из города Киева, из логова змиева», — цитировал Эдик запавшую в душу фразу неизвестного ему поэта, когда рассказывал о своем прошлом. Прошлое это представало перед ним в виде трехкомнатной квартиры сталинской постройки на Крещатике, фотографии деда в форме красноармейца, в буденовке со звездой и доставшихся от того же деда в наследство серебряных окладов от икон Богородицы и Николы Чудотворца. Куда сами иконы подевались, он не знал. Обзаведясь еще во время оно израильским паспортом и пожив некоторое время в земле обетованной, Эдик приобрел дурную привычку всех сквалыг называть жидами. Делал он это безо всяких расовых предубеждений — просто констатировал факт.
