в форме, терпеливо ждут на пороге.
– Я миссис Кабонго, – отвечает Мами, открывая дверь.
– Миссис Кабонго, мы можем поговорить внутри? – спрашивает детектив Петерсон.
Мами не трогается с места.
– Миссис Кабонго, пожалуйста. Лучше будет, если мы войдем, – говорит женщина с выражением сочувствия на лице. Мами доверяет ей, ее лицу больше, чем мужчине. В ней есть какая-то искренность, заметная боль, которая дает понять: для нее это не просто работа. Мами отходит и впускает их. Они располагаются в гостиной, на фоне приглушенно бормочет телевизор. Детектив Петерсон и инспектор Лосон на диване рядом.
– Спасибо, что впустили нас, миссис Кабонго, – осторожно произносит инспектор Лосон. – Боюсь, у нас для вас печальные новости.
Мами выпрямляется. Берет пульт и выключает телевизор. Сердце стучит в ушах, словно кто-то лупит в барабан посреди комнаты. Она смотрит на детектива с инспектором в надежде, что, прочтя их эмоции и предугадав эти самые новости, сможет уменьшить шок.
– Пастор Батист был найден повешенным у себя дома. Предположительно самоубийство; он покончил с собой. Предсмертной записки не было, как и других подсказок. Он ничего не оставил.
Мами не двигается. Глаза не моргают, руки не трясутся, губы не дрожат, тело застыло. Шок вверг ее в недвижное состояние, парализовал целиком.
– Нам очень жаль сообщать вам об этой трагедии. Мы как можно быстрее старались установить близких, родных и друзей, поэтому добрались до вас так скоро, как позволили обстоятельства. Мы в курсе, что пастора очень любили в церкви и что для вас это кошмарный шок. У вас есть кто-то, кто может побыть с вами? Друзья или члены семьи? – Мами думает о Майкле. – Просто нам кажется, что вам сейчас лучше не оставаться одной.
– Нет, все в порядке. – Мами встает, жестом веля им сделать то же самое, и указывает на дверь. – Все нормально, все со мной будет хорошо, – перебивает она Лосон.
– Но если вам нужно с кем-то поговорить или у вас просто есть вопросы… – инспектор Лосон останавливается у двери, вынимает из внутреннего кармана визитку и дает Мами в руки, – здесь все мои контакты.
Мами возвращается на диван и смотрит в пустое пространство, в ничто перед собой. Молчание поглощает ее, как чума. Она пытается вспомнить, когда последний раз видела пастора Батиста, но мозг слишком устал для воспоминаний. Она помнит лишь отдаление – как начала медленно отстраняться от него, но лишь потому, что отстранялась сама от себя. Он должен был прийти на пятничную молитву, как и она, а случилось вот как: оба в это время умирали, только по-разному. Мами с трудом встает с дивана. Шаркает в спальню и воет, слезы падают на пол.
* * *
Утро. Мами спит. Ночь прошла тяжело – она иссушила рыданьями колодец своей души. Мами выключила телефон, едва узнав новость, чтобы никто не мог с ней связаться. Она затылком ощущала ворох этих неудобных вопросов: а вы знали? Как вы не поняли, что что-то не так? Как вы такое допустили?
Она и так уже задала себе эти вопросы тысячу раз, как будто была виновата в чужой смерти.
Мами просыпается в темной спальне. Не разберет, открыты у нее глаза или нет. Она лежит, а перед глазами все время стоит лицо пастора Батиста. На ум приходят связанные с ним воспоминания: долгие прогулки за ручку по закатному парку; молочные коктейли; ужины в тихих кафе с приглушенным светом; завтраки; морозец, который она раньше чувствовала только по пути на работу, – все его невидимые другим стороны и все, которые еще видела она. Она слышит его, ощущает его касание, все четче и четче, но потом оно исчезает.
Мами достает Библию из соседнего ящика и, желая успокоиться, прижимает к груди, но это не помогает. Ее вера, как разреженный воздух, и дышать все сложнее. Потому что жизнь ее стала бесплодной землей, на которой уже ничему не вырасти. Она рвет страницы, швыряет Библию через всю комнату и воет. Ругается матом, богохульствует, крича в темноту: «Да что это за бог такой?! Что же это за бог?!»
Утро проходит. Мами встает с кровати. Волочит ноги по коридору в туалет, затем идет в гостиную, где просидит весь остаток дня. Немного погодя в дверь стучат. Интересно, прихожане ли это. Пришли всем стадом ее проведать? Могли бы подождать или задать все вопросы по телефону, так нет, они пришли задать их ей в лицо, притворно грустя, как будто могут понять ее боль. Снова стучат, затем еще раз.
Мами раздражается, внутри кипит готовая взорваться скорбь. Мами кричит: «Оставьте меня в покое!» – но так слабо, что не услышать. Она стонет и с досадой выдыхает. Стук в дверь переходит в пульсирующую головную боль в районе лба. Он не прекращается. Мами встает, опершись руками на колени. Повязывает тюрбан, запахивает кофту и плетется к двери.
– Ладно, иду, иду! – говорит Мами, подходя к двери. Открывает ее.
Перед ней мужчина, похожий на призрака себя былого. Мужчина, чье лицо изменилось, оставшись все тем же.
– Майкл! – ахает Мами, округлив от удивления глаза. Она разражается рыданиями, пряча лицо в руках.
– Я дома, – говорит он, крепко обнимая мать. Она всхлипывает, уткнувшись в него.
– Майкл, Майкл, – причитает Мами, как будто не верит в происходящее.
Таков жизненный путь, хотя мы его не осознаем. Мы движемся, в своем покое, от одиночества, брошенности и тоски. Движемся от страха, от моментов, когда забываем сами себя, потому что рядом нет никого, кто бы напомнил нам, кто мы. Движемся от утопания, утопления, от запертости внизу, запертости внутри. Движемся к осознанию, что так не должно быть, что всегда есть выход.
Всегда. Мы движемся от этого состояния к способности дарить и принимать любовь, умирать каждую ночь и возрождаться с каждым утром, знать, что мы всего лишь мгновение в бесконечном космическом пространстве, но не забывать о своей ценности и помнить, что мы во всем и все в нас. К способности искать радость в несчастье, красоту в отчаянии, духовные силы смириться и физические – бороться.
Это не услышанная никем мелодия: о, тихая тоска, нежная печаль, искусство души, мечты о будущем. Порхание бабочки на свету, трепет губ в экстазе. Это искупление, прощение, перерождение. Откровение о том, что ты не просто плывешь по течению, ты – само течение. Гусеница, понимающая, что ей не нужно меняться, чтобы стать красивой; истинная трансформация – в принятии себя; только будучи собой, можно преобразиться и сиять. С концом всего приходит новое начало, от дня к ночи, от
