головы штандартенфюрера Энке. Он бежал к вокзалу, на ходу застегивая пуговицы мундира. Из домов выскакивали солдаты.
Зильбер отдал приказ занять круговую оборону. Солдаты перепрыгивали через заборы, падали на булыжники мостовой.
Энке вцепился в телефон. Штаб в Комбле-о-Поне долго не отвечал. Наконец дежурный поднял трубку.
— Где вас черти носят?! — заорал Энке. — Немедленно отправьте в Пульсойер бронепоезд! Немедленно, вы слышите меня?
— Я вас понял, герр штандартенфюрер! — отозвался дежурный офицер. В трубке было слышно, как он щелкнул каблуками. — Но разрешите доложить: бронепоезд в Гамуаре, он отрезан. Там диверсия. Снова мост... Начальник штаба уже на месте происшествия...
Мясистое лицо Энке окаменело. Он выругался и швырнул трубку. К нему подскочил Зильбер.
— Какие будут приказания, господин штандартенфюрер?
— Приказания? Вы ждете моей команды?.. Пробивайтесь к блокгаузу! За мост головой... головой... — Энке задохнулся.
— А вы? Я не могу оставить своего командира! — растерянно пробормотал Зильбер.
— Идите же! — взъярился Энке. — А впрочем, вы правы, я должен находиться у себя на командном пункте. Этого требует обстановка. — Подумал: «Какого черта я перед ним оправдываюсь!»
— Машину!
Над Пульсойером вспыхнуло зарево. Загорелся только что прибывший из Риважа эшелон с сеном. Партизаны задержали состав у въезда на станцию. Поездная бригада разбежалась. Вокруг стало светло как днем.
Вдруг раздался взрыв, под ногами качнулась земля, зазвенели в окнах стекла. Застывший у дверей гауптштурмфюрер вздрогнул, губы его нервно шевельнулись.
— М-мост...
Энке скорее догадался, чем расслышал это слово. Оба они ринулись к перрону.
В воздухе кружилась оседающая копоть. Солдаты, стреляя короткими очередями, бежали к водокачке. Около приземистых пакгаузов крутился на одной гусениц бронетранспортер. Мимо подбитой машины к вокзалу спешили какие-то люди. Энке не сразу догадался, что это партизаны. Вооруженных автоматами гражданских он видел так близко впервые. Пули, ударяясь в булыжники мостовой, высекали искры. Денщик Зильбера сидел у входа в станционное здание, схватившись обеими руками за живот. Голова его клонилась все ниже.
Заскрежетал тормозами черный «опель». Энке рванул дверцу, грузно, одним броском, привалился к сиденью. Позади, заглушая близкие выстрелы, тарахтели мотоциклы охраны. Плечистый эсэсовец, сидя в коляске, суетливо разворачивал пулемет.
Энке понимал, что нельзя уезжать, не отдав хоть каких-либо осмысленных распоряжений. Нагловатый Зильбер ждал. Однако в голове командира полка было пусто, будто с первым выстрелом партизан он утратил способность мыслить и привычно командовать.
Ни Зильбер, ни Энке не имели представления о количестве партизан, о их намерениях. Впрочем, цель ясна — железнодорожный мост через Урт. Точно так же, как и там, под Гамуаром. Но почему в таком случае они рвутся к вокзалу? Может, пронюхали, что здесь находится он, Энке?
— Действуйте по обстановке! — крикнул штандартенфюрер, понимая всю никчемность своего распоряжения. — Я сейчас же пришлю подкрепление.
Зильбер проводил растерянным взглядом «опель» и побежал к водокачке...
Через полчаса стрельба утихла. Остатки эсэсовского гарнизона отошли по левому берегу Урта на юг. Гауптштурмфюрер Зильбер рассудил, что расплывчатый приказ Энке развязывает ему руки.
Сено на платформах догорало, но пламя перекинулось на крытые вагоны, оттуда долетал сухой, приглушенный расстоянием треск. Цыганистое лицо Щербака было черным от сажи, в горле пересохло, нестерпимо хотелось пить.
Прибежал Савдунин. За плечами подрывника болтался пустой рюкзак.
— Товарищ лейтенант!.. — начал было он, приложив пальцы к рыжему чубу, который, казалось, тоже тлел под шерстяным беретом.
— Вольно! — весело воскликнул Щербак. — Знаю... Даже здесь земля дыбом встала. Молоден, Андрюша! П‑порядочек!
Савдунин бросил пустой рюкзак под ноги, засмеялся.
— Мой старшина Уразбеков когда-то говорил: рюкзак полный — курсак пустой, курсак полный — рюкзак пустой. У меня, Антон, сейчас кругом пустота. Одна кишка другой фигу показывает.
— Где Довбыш? — перебил его Щербак.
— Шурует в блокгаузе. В каждую амбразуру по гранате и — будьте счастливы на том свете. Шестеро наповал. С нашей стороны пока без потерь. Довбыша, правда, чуток зацепило...
— Чуток?
— Ну да, самую малость...
— Не темни, Андрей!
— А я и не темню, с чего ты взял? Навылет в плечо, но ведь для нашего матроса это сам знаешь...
— Говоришь, и сейчас шурует!
— Ага!
— А я здесь маху дал. Такую птицу упустил... — Щербак со злостью сплюнул. — И сигареты где-то потерял. Дай... Понимаешь, оказывается, тут сам Энке был. К сожалению, я узнал слишком поздно. Удрал, сволочь!
— Ну, и черт с ним! Попадется в другом месте. Зато трофеи какие! Два пулемета, представляешь? И патронов куча. Жаль, мин нет...
— В горы, всё в горы! И как можно скорее! Этот Энке не простит нам своего позора. Очухается и так попрет...
— Пусть сначала очухается, — засмеялся Савдунин. — Наперчили ему одно место... Долго будет бежать. Слушай, Антон, а почему это пульсойеряне, или как их там, будто вымерли? Никто и носа из хаты не показывает.
— А ты рассчитывал, что они «ура!» кричать будут? — хмыкнул Щербак. — Рано, друже, рано аплодисменты ждать! Мы нашумели и ушли, а им жить под фашистом еще долго... С нас невелик спрос, а любого свидетеля — к стенке!
— Доживем до полной победы, Антон?
— Доживем. Если живы будем.
3
Капитан Лигостов, с которым судьба свела меня в сорок первом под Балтою, говорил так: «Идешь в атаку — забудь про все, думай только об одном: как пересилить врага. Пуля липнет к раззявам, стоит замешкаться на секунду — она и ужалит».
Сколько раз я убеждался в правоте его слов, когда в бою припекало... О самом дорогом забываешь в минуту смертельной опасности, сам превращаешься в клубок нервов, в закрученную до предела пружину, которая словно сама чувствует, когда ей еще больше сжаться, а когда распрямиться в решительном броске.
Так было и на этот раз. Я вел своих ребят в атаку и прислушивался к грохоту пулеметов и взрывам гранат на другом берегу Урта, целился в черные фигуры эсэсовцев за пристанционными строениями и мысленно торопил Савдунина. Ничего, кроме огня, напряжения нервов да еще опасения прозевать что-нибудь важное для данного момента,
