У тех, которые в темноте не нашли трупов родственников, еще теплилась маленькая надежда: «А может, живы!»
Наступившее утро не принесло никому радости. Выкопали общую могилу и в нее положили двадцать семь обгоревших трупов.
Приехали разведчики нашего отряда. Нина подошла к ним. Платок на ее голове сбился, и в густых каштановых волосах поблескивали седые пряди, появившиеся за ночь. Партизаны взяли ее в отряд.
Запасы хлеба и продовольствия подходили к концу. Мы устраивали на дорогах засады, ожидая обоза противника; наши связные просачивались в деревни, занятые немцами, но там продовольствия достать было трудно.
Коско выдавал все меньше и меньше продуктов. Кончался фураж. Конные разведчики кое-как достали для лошадей немного сена. Долин Сорин уныло смотрел на худеющих животных.
— Продовольствия осталось всего на два дня. Что будем делать? — спросил Коско комиссара.
— Во всяком случае, среди своих людей от голода не умрем, — улыбнулся Родин.
— Может, дать продразверстку населению?
— Нет, дорогой, здесь такой стиль работы не подойдет. Мы возьмем только добровольную помощь. Да и потом один хозяин может иметь хлеб, и даже лишний, а у другого и вовсе может не быть куска. Необходимо обратиться к населению. Будь спокоен, народ нас поддержит, — уверенно проговорил комиссар.
— Конечно, — сказал я.
— Поедем? — спросил меня комиссар.
— Обязательно. Плохо только, что мы с тобой после возвращения из Полесья не были в деревнях, — упрекнул я себя и начал собираться.
Мы направили Мацкевича, Вербицкого, Павленко и Шешко в близлежащие деревни. Они должны были сообщить населению сводки Совинформбюро и рассказать о тяжелом положении в отряде с продовольствием и фуражом.
Мы с комиссаром провели собрания в деревнях Переселки, Сельцо и в Красном Пахаре.
В деревне Переселки, выставив посты наблюдения, зашли в первую избу с краю. На скамейке сидело несколько крестьян в серых полушубках. Среди них пожилой мужчина, хозяин дома, Константин Карпук.
— Давно у нас не были, садитесь, — пригласил хозяин.
Крестьяне подвинулись. Мы заговорили о положении на фронтах, скоро завязался оживленный разговор.
— Выходит, Гитлеру все-таки сломаем хребет, — сказал один крестьянин.
— Не только хребет, но и голову оторвем, — отозвался другой.
Я ждал, когда Гром начнет разговор по существу, а он все медлил и говорил о другом. Но вот он обратился к крестьянам.
— То, что я здесь говорил, нужно знать не только вам, но и всем жителям деревни. Не могли бы вы в просторном доме созвать весь народ? — спросил комиссар.
— Можно, — согласился хозяин, и присутствующие разошлись.
Народу собралось много, стояли даже в сенях.
Комиссар обстоятельно рассказал о блестящих победах Красной Армии. Собравшиеся напряженно слушали. Закончив, Гром отер пот со лба, окинул крестьян взглядом и добавил:
— Вы, вероятно, знаете, что партизанские отряды недавно вели бои с превосходящими силами немцев. Против нас фашисты бросили авиацию, танки, пушки и почти две дивизии солдат. И чем все это кончилось? Немало своих голов сложили гитлеровцы в лесах, а партизаны целы и продолжают бороться.
— Неужто все целы?
— Десять из наших отморозили ноги, — угрюмо сказал комиссар.
— Только! — раздался удивленно-одобрительный возглас. — А нам каратели говорили, что уничтожили сотни партизан.
— Пока с нами народ — фашистам нас не победить! — Тут Родин немного помолчал, потом с силой заговорил: — Теперь мы обращаемся к вам за помощью. У нас сейчас нет продовольствия и фуража. До сегодняшнего дня мы питались за счет того, что отнимали у врага, от населения мы не брали ни крупинки.
— Жаловаться не можем… Где это видано, чтобы свой своему не помог, — раздались голоса.
Вперед от стены протолкнулся бородатый мужчина. Он жестом призвал к тишине и заговорил:
— Мы люди свои, нас агитировать не нужно. Нас воспитала Советская власть. Как увидели, что ворвались оккупанты, кое-что закопали в землю. И теперь у нас есть по одной, а у некоторых и по две неотрытые ямы. Сейчас мы обходимся без того, что зарыто в ямах. Я думаю, обойдемся и дальше. В прошлом году партизаны не дали сжечь немцам хлеб, помогли нам убрать и обмолотить. Так что вопрос ясный. Я даю… — он пошептался с женой, та кивнула головой, — двадцать пудов ржи и столько же картошки.
— Правильно, нужно помочь, — раздался голос. — Я отдаю корову. Кормлю ее, как черта, а молока так и нет… Жирная.
Сосед Карпука Иван Корзун дал пятьсот килограммов зерна, тонну картофеля. Комиссар взволнованно жал всем руки.
— Благодарим, друзья, от всего сердца благодарим, — дрожащим от волнения голосом говорил он. — Но мы всего не сумеем сразу взять, нужно помочь нам…
— Зерно отдам мукой: свезу в поселок на мельницу, оттуда вы возьмете сами, — сказал Иван Корзун.
К столу один за другим тянулись крестьяне, они давали расписки-обязательства.
— Запишите, Павел Смольский. Даю полтонны хлеба.
Крестьяне, прежде чем подойти к столу, думали, советовались друг с другом, подсчитывая в уме свои возможности, а потом уже твердо объявляли.
Хорошо, что крестьяне помогут нам отвезти зерно на мельницу.
— Мешки есть у вас? — спросил меня Иван Корзун.
— Нет.
— Что же вы в карманы будете сыпать муку? — нахмурился Корзун, но тут же сказал: — Ничего, мешки найдем, вы только верните их нам.
Я заверил, что вернем. Народ стал расходиться. Вышли и мы с комиссаром. Около крыльца мелькали огоньки крестьянских самокруток. Сзади услышали разговор.
— Куда так торопишься, покури еще, — говорил один.
— Некогда, нужно сегодня насыпать зерно в мешки. Сам знаешь, зерно не в амбаре. Утром на мельницу, — ответил другой.
Я узнал в темноте голос. Это был Павел Смольский.
— Пойдем, помогу…
«Какие люди! — подумал я. — А сколько таких? Тысячи. Таких людей нельзя поработить!»
Иван Корзун привел во двор упирающуюся корову и привязал ее к нашим саням. Через маленькое окошко его дома просачивался тусклый свет коптилки. Там насыпали в мешки картошку.
К саням подходили и клали буханки хлеба, мешки, какие-то узелки. Рядом с санями стоял комиссар и с благодарностью пожимал руки крестьянам. Один старик принес небольшой окорок и бережно положил его в сани.
— Спасибо, отец, — шагнул к нему Родин.
— Спасибо-то спасибо, только вы больше так не делайте: когда беда, так показали глаза, а так и вашего запаха близко нет, — упрекнул старик.
— Перестань, — одернули его со стороны.
— Чего там перестань, ведь свои люди, их и поругать можно, — возразил старик.
— Сообщения с фронта и воззвания вы ведь получаете, — пытался оправдываться комиссар.
— Получать получаем, что ж из этого? Молодежь прочитает, спросишь, а они скажут несколько слов, и все. А если бы сами рассказали, — другое дело. Живого слова ничто не заменит…
— Правильно, отец, мы это учтем, — согласился Родин.
— Вот и учти. Приезжай сам или пришли других, только чтобы поречистее были, — весело проговорил старик.
— Правильные слова, приеду сам, обязательно приеду. Дай руку! — комиссар обнял старика.
Сняв посты, мы поехали в лагерь. Провожать нас вышли многие жители.
Прощаясь с Корзуном, я спросил:
— Вам не родня Корзуны из деревни Крушник? Их две дочери у нас в отряде.
— Знал их родителей, хорошие люди. Наша родня большая… Ну, прощайте, не забывайте нас, приезжайте.
Мороз был небольшой, и мы шли рядом с санями. Комиссар тихонько посмеивался.
— Что с тобой? — не вытерпев, спросил я.
— Нагоняй-то какой я получил! Слышал, как старик отругал?
— Это, дружище, хорошо, что ругают. Значит, наша деятельность для них — свое, кровное дело. Ведь так? Вот в чем смысл. Народ верит нам, старается помочь. Разве это не оценка? А свои ошибки мы исправим.
— Давай поскорее подберем агитаторов в деревню, — ответил комиссар.
В полночь прибыли в лагерь, отдали Коско продукты и фураж. Крестьянам, которые привезли сено, вернули мешки из-под картошки.
— Ну как, сборщики? — с иронией в голосе встретил нас Луньков.
— Прекрасно, Алексей Григорьевич, — ответил комиссар. — Получили нагоняй и еще кое-что.
Родин выложил на стол обязательства крестьян. Начальник штаба просмотрел их и несколько разочарованно протянул:
— Обещания, одни лишь обещания… Что ж, приснятся нам сегодня на голодное брюхо и тонна картошки, и жирная корова, и окорок…
— Будь спокоен, это не сон, — строго сказал комиссар.
— Чудак, я шучу, конечно, — засмеялся Луньков. — Разве я не знаю наших людей, — уже серьезно сказал он.
Сели за стол. Пришел Сермяжко. Комиссар передал ему разговор со стариком.
