— Меня поражает, капитан Лоутон, что джентльмен и храбрый офицер в такие тяжелые времена не находит для своей музы более подходящей темы, чем грубое обращение к этой пользующейся дурной славой маркитантке, грязнуле Элизабет Фленеган. Мне кажется, богиня свободы могла бы вдохновить вас на более благородную мысль, а страдания нашей родины подсказать тему более достойную.
— Вот как! — с угрозой подступая к доктору, вскричала Бетти. — Это кто же называет меня грязнулей? Ах, вы, мистер Клизма! Мистер Пустомеля!..
— Довольно, — сказал Данвуди, лишь слегка возвысив голос, однако в комнате тотчас воцарилась мертвая тишина. — Уйдите, Бетти! Доктор Ситгривс, сядьте, пожалуйста, и не мешайте веселью.
— Продолжайте, продолжайте, — произнес доктор и выпрямился с чувством собственного достоинства. — Я полагаю, майор Данвуди, что мне известны правила приличия и законы доброго товарищества.
Бетти быстро отступила в собственные владения, хотя и не совсем крепко держалась на ногах; она привыкла всегда подчиняться приказаниям начальства.
— Майор Данвуди окажет нам честь и споет любовную песню, — сказал Лоутон и поклонился своему командиру с почтительным видом, который он порой умел на себя напускать.
Майор мгновение колебался, но потом очень мило исполнил такую песню:
Одним по вкусу южный знойИ свет, что льется над землейСверкающим потоком.Но ничего прекрасней нет,Чем тихий северный рассветИ блеск луны далекой.Иного радует тюльпан,Ему оттенок редкий дан,Как пламя золотое,Но тот, в чей свадебный венокЛюбовь вплетает свой цветок, —Тот, право, счастлив вдвое.
Голос Данвуди всегда производил большое впечатление на слушателей, и, хотя последовавшие аплодисменты были менее бурными, чем те, какими наградили капитана Лоутона, они казались куда более лестными.
— Если бы вы еще немного больше овладели классическим стилем, сэр, — сказал доктор, хлопавший вместе со всеми, — то при вашей изысканной фантазии вы сделались бы недурным поэтом-любителем.
— Тот, кто критикует, должен уметь и творить, — улыбаясь, ответил Данвуди. — Покажите же нам, доктор, образец стиля, которым вы восхищаетесь.
— Песню, доктор Ситгривс! Спойте песню! — весело закричали все сидевшие за столом. — Классическую оду, доктор Ситгривс!
Медик с достоинством поклонился, допил свой стакан вина и несколько раз откашлялся, чем доставил немалое удовольствие трем или четырем молодым корнетам, сидевшим в конце стола.
Наконец он приступил к делу и надтреснутым голосом фальшиво спел такую песню:
Когда стрела любви коснуласьТвоей груди украдкой,Внезапно сердце встрепенулосьОт этой боли сладкой,К любви попал ты в тяжкий плен, —Тебя не вылечит Гален.
— Ура! — крикнул Лоутон. — Арчибальд затмил самих муз. Его стих струится, как лесной ручеек при лунном свете, а в голосе слышатся и трели соловья, и крики совы.
— Капитан Лоутон! — вскричал раздосадованный хирург. — Презирать свет классических знаний — одно, но вызывать презрение своим невежеством — это уж совсем другое!
Тут раздался громкий стук в дверь, и шум сменился полной тишиной; драгуны инстинктивно схватились за оружие, готовясь к самому худшему. Дверь открыли, и вошли скиннеры, таща за собой разносчика, сгибавшегося под тяжестью своего тюка.
— Кто тут капитан Лоутон? — спросил главарь шайки, с некоторым удивлением озираясь кругом.
— Я к вашим услугам! — сухо отозвался драгун.
— Тогда передаю вам с рук на руки разоблаченного изменника: это Гарви Бёрч, разносчик-шпион.
Лоутон вздрогнул, посмотрев в лицо своему старому знакомому, потом опустил глаза и, повернувшись к скиннеру, спросил:
— А вы кто такой, кто дал вам право так бесцеремонно говорить о своих ближних? Прошу прощения, сэр, — он поклонился Данвуди и добавил:
— Вот наш командир, и извольте обращаться к нему.
— Нет, — мрачно заговорил скиннер, — я передаю разносчика вам и от вас требую награды.
— Ты Гарви Бёрч? — спросил Данвуди, подойдя к разносчику с таким властным видом, что скиннер немедленно отступил в угол комнаты.
— Да, я, — спокойно ответил Бёрч.
— Ты изменил нашей родине, — сурово продолжал майор. — Известно ли тебе, что я обязан казнить тебя сегодня ночью?
— Господь не велел отправлять к нему души с такой поспешностью, — торжественным тоном сказал Бёрч.
— Ты прав, — ответил Данвуди. — Тебе продлят жизнь на несколько коротких часов, но, так как ты совершил самое гнусное преступление в глазах солдата, то и кара будет солдатская; завтра ты умрешь.
— Да свершится воля божья.
— Я потратил немало времени, чтоб схватить этого мошенника, — сказал скиннер, подойдя чуть поближе. — Надеюсь, вы дадите мне расписку, чтоб я мог получить награду, — ведь за него обещали заплатить золотом.
— Майор Данвуди, — обратился к командиру дежурный офицер, входя в комнату, — патруль доложил, что неподалеку от вчерашнего поля сражения сгорел дом.
— Это сгорела лачуга разносчика, — пробормотал вожак бандитской шайки, — мы и черепицы на ней не оставили; теперь ему некуда сунуться. Давно бы спалили мы этот сарай, да он нам был нужен как приманка, чтоб изловить хитрую лису.
— Вы, как видно, здорово изобретательный “патриот”, — заметил Лоутон. — Капитан Данвуди, я поддерживаю требование этого достойного джентльмена и прошу, чтоб мне поручили наградить его и его дружков.
— Не возражаю. А ты, несчастный, готовься к участи, которая постигнет тебя завтра еще до захода солнца.
— Жизнь мало прельщает меня, — ответил Гарви и, подняв глаза, медленно обвел взглядом незнакомые лица драгун.
— Идемте, достойные сыны Америки! — сказал Лоутон. — Идемте за мной, вы получите свою награду!
Разбойники, нимало не мешкая, последовали за капитаном в отведенное для его солдат помещение.
Не в характере Данвуди было глумиться над поверженным врагом, и, подумав немного, он добавил несколько мягче:
— Ведь тебя уже судили, Гарви Бёрч, и было доказано, что ты слишком опасный враг свободы Америки, чтобы можно было оставить тебя в живых.