— А я-то собирался именины сегодня устроить… — растерянно протянул Бертулис, когда дядя Генрик окончил возню, удовлетворенно оглядел дело рук своих и присел в кресле.
— А кто тебе запрещает? — спросил дядя Генрик. — Ежели человек живет, значит, у него бывает и день рождения. То-то, я вижу, Мазайс куда-то исчез. Наверно, ты упросил туда да обратно два десятка верст протопать? А спросил бы, я бы сказал: в два часа поеду на лошади до городка, к рижскому автобусу, все бы и захватил, что требуется…
— Кто же знал…
— Труслив ты очень, парень! — со снисходительным презрением заметил лесник. — А профессия твоя требует риска!
— Эта профессия у меня вот где сидит! — И Бертулис хлопнул по шее. Впрочем, он тут же смутился, пожаловался: — Плохо нас учили в школе, говорили, что тут идет постоянная война, а на деле…
— Тебе, что же, хочется из автомата пострелять? — Лесник прищурил глаз, оглядывая Бертулиса. — Ты уж с этими развлечениями переберись куда подальше. Слышал, что Будрис приказал: «Чтобы в лесу тихо было!»
— Да нет, что вы, дядя Генрик! — смущенно спрятал глаза Бертулис. — Я это об общем положении…
— То-то и оно! — поучающе сказал лесник. — Думать думай, а болтать и не пробуй! Мирдза скоро университет оканчивает, ей наша брага ни к чему.
Лесник оделся и пошел запрягать лошадь в легкие санки. Бертулис подсел к окну, которое недавно оттаяло и показывало синий снежный мир, такой тихий, что только беличий бег с дерева на дерево ронял иногда круглые белые барашки снега с ветвей.
11
Мирдза оказалась славной темноволосой девушкой, с пряменьким носиком, пухлыми губами. Белый пушистый свитер отлично шел к ее складной фигуре, а лыжные брюки делали похожей на подростка. На санках лежали и лыжи, и чемодан, и связка книг на каком-то не понятном Бертулису языке. Он все-таки пересилил свою робость и вышел встретить гостью и хозяина. В задке санок сидел и Мазайс. Лесник позаботился, отыскал его в городке. Мазайс поддерживал изрядно набитый мешок, и Бертулис порадовался тому, что послал его в город, что затеял именины, тем более что Мирдза, едва выпростав ноги из-под волчьей полсти и вскочив с санок, воскликнула:
— А это, значит, и есть Бертулис? Вот хорошо, будем вместе бегать на лыжах! — И протянула маленькую крепкую руку.
— Ты, Мирдза, все ж помни, что он больной! — нарочито строго сказал дядя Генрик, на что Бертулис поспешил ответить:
— Я уже выздоравливаю!
Молодые люди стояли и разглядывали друг друга. Мазайс обошел их и скрылся в кухне. Лесник распрягал лошадь. Вдруг Мирдза забеспокоилась:
— Я не стесню вас?
— Ну что вы! Мы с дядей Генриком уже все устроили…
— Он сказал мне, что отдает тетин кабинет. Но ведь вы, наверно, тоже учитесь? Или работаете?
— Я в отпуске! — солгал Бертулис. — Только читаю!
— Ах, книги тетушки! — обрадованно сказала Мирдза. — Я их когда-то прочитала от корки до корки. Но у меня с собой тоже есть несколько книг, отнюдь не связанных с курсом. — Она улыбнулась. — Да, что же мы стоим? Пойдемте в дом! Я очень люблю запах вереска, который дядя Генрик развешивает по стенам!
Бертулис подхватил увесистый сверток с книгами, чемодан, Мирдза взяла лыжи с башмаками, и они прошли в дом.
Именинный ужин удался на славу. Дядя Генрик выставил бутылки с домашними наливками, да и закуска была отменной: дичина, деликатесы, кабанья голова, разделанная по-охотничьи: губы отдельно, язык отдельно, мозги отдельно.
Мирдза не чинилась, выпила наливки, ела с аппетитом, болтала с дядей, с Мазайсом, которого знала с детства, не забывала и Бертулиса. Дядя Генрик включил радиоприемник, долго слушали музыку и разошлись где-то за полночь.
Утром Мазайс собрался домой. Бертулис вскрыл тайник и достал один из пакетов с деньгами. Смущаясь, но довольно настойчиво попросил Мазайса принять подарок новорожденному и был очень рад, что Мазайс не отказался…
Две недели пролетели быстро. Мирдза после завтрака отправлялась на прогулку, и Бертулис не мог отказать в просьбе сопровождать ее. Пока она, ровно дыша, бежала впереди, он следил за ее плавными, гибкими движениями, опасаясь каждой остановки. Иногда, словно бы устав, а может, просто притворяясь усталой, она останавливалась на какой-нибудь полянке, освещенной ярким зимним солнцем, поднимала лицо навстречу лучам, долго стояла, закрыв глаза, слушая, как подходит Бертулис. Как-то она спросила:
— А что вы собираетесь делать дальше, Бертулис?
— Когда дальше? — пытался он замять неприятные вопросы.
— Ну, когда выздоровеете? — продолжала она. — Впрочем, вы уже здоровы. Я вчера нарочно бежала без остановок десять километров, и вы все время поспевали за мной. А я ведь перворазрядница. И когда я остановилась, у вас дыхание было даже ровнее, чем у меня. Значит, практически вы здоровы…
— Врач приказал мне явиться к нему весной…
— Ну, а потом? Если он разрешит вам вернуться в город?
Порой у него возникало подозрение, что все эти расспросы ведутся неспроста. Не подослана ли Мирдза специально узнать, кто живет у дядюшки Генрика под видом племянника. Ведь она-то знает, что у дядюшки племянников нет. А тому, что он дальний родственник, она может и не поверить. Ему казалось, что тщательно продуманная дядей Генриком легенда начала рушиться в тот день, когда Мирдза приехала сюда… Он, правда, боялся связывать Мирдзу с таинственными чекистами, но были и другие органы власти: не менее таинственный комсомол, сельсовет, лесничество, милиция… Но нет, нет! В лице Мирдзы было столько участия вместе с чисто девичьим любопытством, она так интересовалась прошлым и, главное, будущим Бертулиса, что он невольно сам расширял рамки заранее придуманной легенды. В ней уже появились хутор его отца, усталая и болезненная мать — не от нее ли и получил Бертулис эту болезнь, заставляющую его всю зиму жить в лесу?
— Ну, а потом? — требовала Мирдза ответа, и ему казалось, что она видит и затылком его растерянное лицо.
— Вернусь в Ригу… — медленно говорил он. «Какая Рига! Кто тебя туда пустит?» — стучало у него в висках. Но он мужественно продолжал: — Я ведь техник-экономист, для меня всегда найдется работа…
— А почему бы вам не пойти в институт? — вдруг рассудительно спрашивала Мирдза. — На экономическом факультете вас примут на второй курс. Еще три года — и вы дипломированный экономист. Сейчас эта профессия в большом почете! А там, глядишь, Госплан республики или какое-нибудь министерство, а потом вдруг: «Здравствуйте, товарищ министр, вы меня не узнаете?» — Она мгновенно обернулась к нему в поклоне и засмеялась, увидев его растерянное лицо. — Между прочим, это совсем не сказка, а самая настоящая быль! Один мой приятель окончил университет в прошлом году, он славист, а осенью уже приезжал в отпуск из Болгарии, работает в советском посольстве в Софии… — Бертулис чуть было не спросил: разве латыши работают на таких постах, но вовремя сжал губы. В этом странном мире могло быть что угодно. Говорила же Мирдза, что по окончании университета, где она учится на испанском отделении, ее непременно пошлют на Кубу для совершенствования в языке, а потом, возможно, и в другие латиноамериканские страны, уже, естественно, в качестве сотрудника какого-нибудь посольства или торговой миссии… По ее словам выходило, что для простой девчонки-латышки не было никаких неодолимых препятствий, какую бы цель она ни поставила, надо только со всей решительностью устремиться вперед, освоить свой предмет досконально, быть трудолюбивой и смелой.
Ну, а сам-то Бертулис? Был ли он трудолюбивым, смелым, сильным? Это как сказать! Окончил же он и экономическое училище, и такую трудную школу, о которой, вероятно, никогда не станет никому рассказывать. А в той школе он чему только не научился! Он может пройти с аквалангом около пяти километров по дну моря; он может гнать автомашину сутки, будь это танк, трактор, грузовик, легковой автомобиль; он может прыгать с парашютом днем и ночью; он умеет передавать по радиостанции максимум слов в минуту; он может стрелять через плечо и навскидку; он может, наконец, раздавить в зубах ампулу цианистого калия.
Но вот насчет цианистого калия у него с некоторого времени появились сомнения. С чем же они связаны? Неужели именно с тем, что Мирдза проявляет некоторый интерес к нему? Это смешно! Навряд ли он убедит ее бежать с ним нелегально за ту самую границу, которую Мирдза может пересечь официально? Да и поверит ли она ему? И верит ли он сам в то, что англичане будут столь милостивы к нему, что пришлют тот катер, который доставил его сюда? Как нечаянно обмолвился Мазайс, прошлой весной катер господина Клозе перебросил в Латвию еще одну группу шпионов, но был обстрелян пограничными судами, и вторая группа, которая должна была высадиться, исчезла… «И еще хорошо, — сказал тогда Мазайс, — если все участники десанта утонули…»
