Жестоко? Да, жестоко! Это признает и сам Мазайс. Но если бы они попали в руки чекистов, то сейчас и сам Бертулис, вероятнее всего, сидел бы в тюрьме и видел небо, исполосованное железными решетками, если не случилось бы еще более худшего: та же ампула, хрустнувшая на зубах…
Но почему именно ему, тихому, мирному человеку, так полюбившему ту профессию, к которой он не мог приобщиться, почему именно ему приходится постоянно думать об ампуле с ядом, которую он каждый раз, меняя рубашку, должен перешивать из воротника в воротник? Это же несправедливо!
Говорят, что в Риге снова открыт Домский собор. Поехать бы в Ригу помолиться в святом соборе! Собор Черноголовых, такой древний, такой священный, сожгли немцы, хоть он и был построен их рыцарями-крестоносцами. А вот Домский собор остался, хотя все газеты мира кричали, что большевики разнесли его по камню. Дядюшка Генрик раз в месяц, бывая с отчетом по делам лесничества в Риге, заходит в Домский собор помолиться о покойной жене. Мирдза тоже бывает в соборе, правда, она к религии относится легкомысленно, она сама проговорилась об этом, но концерты органа в Домском соборе она обожает.
Он так запутался в этом молчаливом монологе самого с собой, что даже не расслышал внезапно поскучневший голос Мирдзы:
— Может быть, пойдем обратно?
— О нет, побродим еще! — жалобно попросил он.
— Вы не очень вежливы, мой кавалер! — дерзко сказала девушка. — Уже полчаса молчите. О какой русокосой красавице задумались?
Он чуть не проговорил: «О железнокосой!» — но спохватился. Ведь она может понять это именно так, как он только что думал! Да, она его-то все время ожидает, эта «железнокосая» старуха смерть…
Он покорно перебросил лыжи одну через другую, приготовился к обратному пути, когда вдруг заметил усмешку на лице Мирдзы. Она не тронулась с места. Ей нравилось изводить его своими капризами. Она вдруг сказала:
— А мне захотелось пробежаться до лосиной кормушки!
Лоси и козули пробили в глубоком снегу тропы: от водопоя к стогам сена. Дядя Генрик знал свое хозяйство и если не кликал каждое живое существо в лесу по имени, то заботился о них почти так же, как если бы был с каждым знаком лично.
Мирдза и Бертулис постояли на опушке поляны, глядя на зверей, круживших возле невысоких стожков. В эту пору года они были еще безопасны. Вот в марте, когда начнется свадебный гон, звери не станут подпускать человека. А сейчас они не обращали внимания на свидетелей.
И опять у Бертулиса засосало под сердцем: все, что он видел вокруг, отныне связалось для него с образом Мирдзы. Это она показала ему ту природу, среди которой он жил до сих пор, не замечая ее.
Он как бы оттолкнул от себя этот постоянно наплывающий страх, гикнул и засмеялся, увидав, как вожаки небольшого лосиного и козьего семейств замерли в каменной неподвижности, а потом словно бы взлетели над землей и исчезли… Мирдза обиженно сказала:
— Не понимаю людей, которые разрушают красоту…
Не глядя больше на Бертулиса, она повернулась и медленно пошла по лыжне назад, к дому.
Он и сам не понимал себя. То ли из-за мерзкого страха, все чаще одолевавшего его, то ли из злости на то, что весь окружающий мир живет согласно законам добрососедства и только один он вынужден мучиться, прятаться, бояться, но на него порой находило желание взорвать этот мир. А потом наступало раскаяние, как вот сейчас, когда он брел следом за Мирдзой, но отстав так далеко, чтобы она, оглянувшись, не рассмотрела, какое расстроенное, огорченное у него лицо. И догнал ее только возле дома дяди Генрика…
Утром первого февраля Мирдза уезжала в город. Накануне они долго сидели в большой комнате лесника возле круглой печи и мирно разговаривали. Поздно вечером вышли попрощаться с лесом, который шумел под порывами морского ветра, шедшего верхом. Под деревьями было совсем тихо, как будто в лесу было две жизни: вверху — беспокойная, внизу — застоявшаяся, неподвижная. И Бертулис вдруг подумал: это так и есть! Жизнь Мирдзы — движение, непокой, а у него — болото, засасывающее его все глубже, может быть, до той минуты, когда он уже не успеет вскрикнуть «Спасите!».
12
Альвирас чрезвычайно волновался перед встречей с легендарным Будрисом. Граф, провожавший Альвираса на хутор Арвида, устал от расспросов и был вынужден напомнить о правилах конспирации.
Будрис принял «посланца» очень любезно, на столе стоял обильный ужин, и Альвирас, отогревшийся и обсохнувший, переодетый в костюм хозяина, предъявил «господину Будрису» свои верительные грамоты, проявленные письма Силайса, которые Будрис прочитал раньше, чем Альвирас, и радиограмму, которой Будрис еще не видел: она была получена Альвирасом до того, как его шифры были прочитаны шифровальщиками на улице Стабу…
«Норд» запрашивал:
«Дорогой Будрис, можно ли просить тебя направить кого-либо из твоих друзей в один из городов центральной России для сбора некоторых разведывательных данных? Эти задания очень важные. Выполнить их можно только с помощью глаз и ушей, не задавая никому никаких вопросов. Задание очень срочное, поэтому прошу тебя ответить как можно быстрее…»
Будрис набросал ответ и отдал Альвирасу для передачи по радио. Будрис дал согласие на посылку «одного из друзей» в центральную Россию, и Альвирас проникся еще большим уважением к своему новому начальнику.
— Когда прикажете передать?
— Во время очередного сеанса. Они ждут! — строго сказал Будрис.
— Я сам с удовольствием поехал бы туда! — пылко воскликнул молодой человек.
— Вы говорите по-русски без акцента? — поинтересовался Будрис.
— Я знаю русский, но давно уже не разговаривал ни с кем из русских! — признался Альвирас.
— Ну что же, я устрою вам практику.
— Как? — удивился Альвирас.
— На следующей неделе вы все переходите на зимние квартиры. Я распоряжусь, чтобы Граф поселил вас и вашего помощника на хутор, хозяин которого знает русский и женат на русской женщине…
— Но… русская женщина… Разве это не опасно?
— Русские тоже бывают разные, как и латыши, — усмехнулся Будрис. — Его жена — дочь священника, да и сам хозяин, хотя он и латыш, православный. Так что не рекомендую заводить с ним споры о религии…
— Я буду очень рад, господин Будрис! Признаться, в лесном лагере с каждым днем становится труднее…
— Мы живем так уже долгие годы! — сурово напомнил все время молчавший Граф.
— Простите, командир, я не хотел обидеть вас и наших храбрых друзей.
Альвирас задал еще несколько вопросов: как организовать хотя бы небольшую группу помощников для сбора сведений по Латвии? Он очень упирал на то, что ему, разрешено организовать такие группы на свой страх и риск, но в то же время, наслушавшись в лесном лагере рассказов о том, как это сложно, не прочь бы получить помощь Будриса. Просил он достать паспорт, чтобы беспрепятственно передвигаться по республике и, может быть, легализоваться в каком-нибудь безопасном пункте. Будрис был вынужден напомнить ему, что его предшественник Петерсон, устроившийся в Риге, был довольно быстро засечен со своей радиостанцией советскими пеленгаторами, а паспорта и специалиста по их оформлению «Норд» обещает прислать не раньше весны, о чем написано в том самом письме Силайса, которое Альвирас имел честь сам расшифровывать и только что передал ему, Будрису…
После этого Альвирас несколько сник и больше слушал, чем спрашивал. А Будрис отдавал немногословные распоряжения Графу: какие хутора вне подозрения; сколько человек и на какой именно хутор в какой день доставить; о семье и характере хозяина: где надо помалкивать, а где можно разговаривать свободно; кто из хозяев не прочь выпить, а кому нужно подготовить подарок… И Альвирас слушал и думал: его руководитель знает окрестные места лучше, чем Альвирас бывшую школу. Теперь-то он был убежден, что находится под надежной защитой…
Перед рассветом Граф разбудил Альвираса, и они ушли обратно в лес. Там уже все готовились к переселению, к последней охоте, к долгой разлуке…
Через неделю Альвирас и его напарник Кох были переведены на хутор. Граф не поскупился: гости привезли с собою могучего кабана-секача, которого подвалил сам Альвирас во время недавней охоты. Парень не растерялся, когда секач выскочил на него из болотной заросли: шпионская выучка пошла на пользу. Кох свалил двух косуль, но одну оставил для Биля, который не смог охотиться, так как внезапно заболел.
Альвирас и Биль расстались довольно равнодушно. Граф понимал, что более тихому Билю надоела вечная опека и покрикивания старшего по группе и он, видимо, надеялся обрести наконец покой.
Альвирас получил долгожданный ответ на согласие Будриса. К его сожалению, ответ «Норда» был неожиданный. Англичане били отбой:
