Он подошел к огромному черному сундуку, который теперь сделался, казалось, еще чернее и огромнее, и опрокинул его на бок, а потом отпер замок большим железным ключом и широко, хотя и не до отказа, распахнул крышку. Из открытого сундука было видно зеркало, но Эймос и Джек никак не могли заглянуть в сундук.
Серый господин взял последний осколок зеркала, подошел к стене и приладил его на место, проговорив:
— Вот единственное, чего мне всегда хотелось больше всего на свете, хотелось для себя и для моего самого дорогого, самого близкого друга, — женщина, достойная принца.
Немедленно грянул гром, и из зеркала, которое снова стало целым, ударил сноп света.
Серый господин попятился, а красавица и умница Леа выбралась из зеркала.
— О, какое счастье! — засмеялся тощий серый господин. — Она тоже серая!
Ибо Леа была закутана в серую ткань с головы до пят. Но едва серый господин умолк, Леа распахнула свой серый плащ и уронила его на пол.
— О, ужас! — вскричал тощий серый господин, попятившись.
Под плащом у Леи была алая накидка, на которой, сверкая в свете молний, пламенели рубины. Она, не мешкая, уронила на пол накидку.
— О, горе мне! — завизжал серый господин, попятившись еще дальше.
Ибо под алой накидкой оказалось покрывало из зеленого атласа, а на его кайме горели желтые топазы. Леа спустила покрывало с плеч.
— О, безысходность! — возопил тощий серый господин и опять попятился, ибо под покрывалом было серебряное платье с золотой отделкой и голубым шелковым лифом, вышитым сапфирами.
Сделав этот последний шаг назад, тощий серый господин угодил прямо в раскрытый сундук. Он вскрикнул, пошатнулся, сундук опрокинулся, крышка упала, и замок защелкнулся.
И никаких звуков.
— Я надеялась, что мы сможем этого избежать, — проговорила Леа и начала развязывать Джека и Эймоса. — Но теперь мы бессильны. Даже не знаю, как вас благодарить за то, что вы собрали зеркало из осколков и освободили меня.
— И мы не знаем, как тебя благодарить за то, что помогла нам это сделать, — отозвался Эймос.
— Теперь-то, — сказал Джек, растирая запястья, — я снова могу посмотреть на себя и понять, отчего я Принц Далекой Радуги.
Они с Леей подошли к зеркалу и посмотрелись в него.
— Все ясно, — сказал Джек. — Я принц, потому что достоин быть принцем, а рядом со мной женщина, достойная быть принцессой.
Их отражения исчезли из позолоченной рамы, а вместо отражений проступил пейзаж: холмистая равнина с зелеными и желтыми лугами да красными и белыми домиками, а вдалеке — золотой замок на фоне голубого неба.
— Далекая Радуга! — вскричал Джек. — Мне кажется, мы можем туда пойти, перешагнув через раму!
И он двинулся к зеркалу.
— А как же я? — завопил Эймос. — Как мне попасть домой?
— Делай как мы, — сказала Леа. — Когда мы уйдем, посмотрись в зеркало, и ты тоже увидишь свой дом.
— А это? — спросил Эймос, указав на сундук.
— Что «это»? — переспросил Джек.
— Что в нем?
— Загляни — увидишь, — сказала Леа.
— Я его боюсь, — сознался Эймос. — Он говорил всякие гнусные, жуткие слова.
— Ты боишься? — захохотал Джек. — Ты спас меня трижды с гауптвахты, рискнул пойти на серое болото и прокатился на закорках Северного Ветра! А теперь боишься?
Но Леа ласково спросила:
— Что же он говорил? Я изучала языки всего рода человеческого и, возможно, смогу что-то подсказать. Что он говорил?
— Ох, гадости всякие, — сказал Эймос. — Что-то вроде «онвбпмф», и «элмблмпф», и «орхмфлбфе».
— Это значит, — сказала Леа, — «в этот сундук меня посадил волшебник, такой могучий, старый и ужасный, что нам с вами не стоит за него беспокоиться».
— А еще он говорил «глумпфвр», и «фаффл», и «фулрмп», — сказал Эймос.
— Это значит, — перевела Леа, — «меня посадили сюда, чтобы я был самым дорогим, самым близким другом для всех этих угрюмых, серых людей, которые обманывают всех на своем пути и не способны радоваться ничему яркому и цветному».
— А еще он говорил «орлмнб», и «млпбгрм», и «груглмеумплефрмп… и-ик!».
— В вольном переводе, — сказала Леа, — это значит: «Иногда нам трудно выполнять свой долг, не теряя бодрости, доброжелательности и усердия, которых ждут от нас окружающие, и все-таки…»
— А когда тощий серый господин свалился в сундук, — напомнил Эймос, — сундук не издал ни звука.
— И это, — сказала Леа, — можно сформулировать как «я сделал свое дело». Таков приблизительный смысл.
— Пойди посмотри, что там в сундуке, — сказал Джек. — Скорее всего, нет там ничего особенно ужасного.
— Ну, раз ты так говоришь… — пробормотал Эймос. Он приблизился к сундуку, три раза обошел вокруг и робко приподнял крышку. И, ничего не увидев, приподнял крышку чуть выше. Опять ничего не увидел. Откинул крышку до отказа. — Да здесь совсем пусто…
Но тут он кое-что заметил на самом дне сундука. Это была короткая трехгранная стеклянная палочка.
— Призма! — воскликнул Эймос. — Ну и чудо! Никогда о таком даже не слышал.
Но он обнаружил, что остался в зале один. Джек и Леа уже отбыли в свою страну. Подбежав к зеркалу, Эймос успел увидеть, как они удаляются по зеленым и желтым лугам, направляясь к золотому замку. Леа положила голову на плечо Джеку, а принц повернул голову, чтобы поцеловать ее черные как вороново крыло волосы, и Эймос подумал: «Вот оно: два человека в самый счастливый миг их жизни».
Тут картинка в раме переменилась, и Эймос увидел знакомую приморскую улицу с булыжной мостовой, мокрой от дождя. Гроза только что отшумела, и в облаках появился просвет.
Неподалеку ветер раскачивал вывеску таверны «Мореход».
Эймос побежал за тачкой, положил наверх призму и подкатил тачку к зеркалу. А потом на всякий случай вернулся к сундуку и надежно его запер.
Дверь таверны «Мореход» распахнулась, и кто-то сказал:
— Отчего сегодня вечером все так приуныли, когда над всем миром повисла красивая радуга?
— Эймос! — закричала Идальга и выбежала из-за стойки.
— Эймос! — закричал Билли Баста, топая вслед за ней на деревянной ноге.
Все, кто был в таверне, высыпали на улицу. Действительно, это был Эймос собственной персоной, и действительно, над ними до самого горизонта выгибалась радуга.
— Где ты был?! — всплеснула руками Идальга. — Мы все думали, что тебя больше нет в живых.
— Если б я рассказал, ты бы все равно не поверила, — ответил Эймос. — Ты всегда говоришь, что нет на свете такого мужчины, чьи россказни ты бы принимала всерьез.
— Если мужчина может однажды уйти из таверны с пустыми карманами, а через неделю вернуться с таким грузом, — и Идальга показала на тачку, полную золота и драгоценностей, — такого мужчину нужно принимать всерьез.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
