Это замечание, которое более деликатный человек сделал бы, по крайней мере, не так громко, не могло способствовать тому, чтобы уменьшить ревнивое чувство женщин, рассматривавших цыганку.
Флёр де Лис ответила кузену с гримаской притворного пренебрежения:
– Недурна!
Остальные шептались.
Наконец госпожа Алоиза, приревновавшая цыганку не меньше других, но, конечно, не за себя, а за дочь, обратилась к плясунье:
– Подойди сюда, девочка.
– Подойди сюда, девочка! – с комической важностью повторила Беранжера, ростом не доходившая до талии цыганки.
Девушка подошла к благородной даме.
– Красавица, я не знаю, окажусь ли я настолько счастлив, что ты узнаешь меня… – высокопарно начал Феб, подходя.
Она прервала его, подняв на него бесконечно кроткий взгляд, и проговорила с улыбкой:
– Конечно!
– У нее хорошая память, – заметила Флёр де Лис.
– Как ты, однако, быстро убежала тогда, – продолжал Феб. – Разве я такой страшный?
– Ах, нет, – ответила цыганка.
В этом «ах, нет» и в этом «конечно» было нечто неизъяснимое, что оскорбило Флёр де Лис.
– А вместо себя, красавица, ты оставила мне какого-то горбатого кривого урода, кажется, епископского звонаря, – продолжал капитан, язык которого развязался в разговоре с девушкой из простонародья. – Мне говорили, что он побочный сын архидьякона и по природе своей черт. У него смешное имя, что-то вроде Великой пятницы, Вербного воскресенья или Заговенья. Одним словом – название какого-то праздника, когда трезвонят в колокола! И он позволил себе похитить тебя, будто ты создана для пономарей… Это слишком! Чего нужно было от тебя этому дикому коту? А? Скажи-ка!
– Не знаю, – ответила она.
– Представьте себе, какая дерзость! Звонарь похищает девушку, как какой-нибудь виконт! Мужик охотится за дворянской дичью! Это неслыханно. Впрочем, он дорого поплатился за это. Мэтр Пьера Тортерю – мастер своего дела! И я должен тебе сказать, – если это может доставить тебе удовольствие, – что он здорово обработал шкуру твоего звонаря.
– Бедный! – сказала цыганка, в памяти которой эти слова вызвали воспоминание о сцене у позорного столба.
Капитан разразился смехом:
– Ах, черт возьми! Тут сожаление так же у места, как султан из перьев на хвосте у свиньи! Пусть мне раздует брюхо, как самому Папе, если…
Он осекся:
– Извините, сударыни. Я, кажется, чуть было не сказал глупости.
– Фи, сударь, – сказала Гайфонтэн.
– Он говорит с этой цыганкой на понятном ей языке! – добавила вполголоса Флёр де Лис, досада которой возрастала с каждой минутой.
Это чувство, конечно, не уменьшилось, когда она увидела, как капитан, довольный цыганкой, а еще больше самим собой, повернулся на каблуках, повторяя со своей грубой и простодушной солдатской любезностью:
– Красавица, черт побери!
– Костюм у нее довольно неприличный, – заметила Диана де Кристель, улыбаясь, чтобы показать свои прекрасные зубки.
Это замечание было лучом света для всех остальных. Оно указало на уязвимую сторону цыганки. Не имея возможности придраться к ее красоте, девицы набросились на ее наряд.
– Да, правда, милая, – вмешалась Амлотта де Монмишель, – как это ты решаешься показываться на улицу без косынки и шемизетки?
– И юбка так коротка, что совестно смотреть, – сказала Гайфонтэн.
– Тебя, моя милая, за твой золотой пояс заберет городская стража, – довольно язвительно вставила Флёр де Лис.
– Девочка, девочка, если бы ты прикрывала руки рукавами, они бы у тебя не так загорели, – продолжала с неумолимой усмешкой Диана.
Эта группа молодых красавиц, скользивших и извивавшихся по-змеиному вокруг уличной плясуньи, жаливших ее острыми и ядовитыми язычками, представляла зрелище, достойное более умного наблюдателя, чем Феб. Красавицы были грациозны и злы. Они злобно разбирали этот убогий фантастический наряд из блесток и пестрых тряпок, и смеху, насмешкам, унижениям не было конца. Сарказмы, сопровождаемые высокомерным состраданием и злобными взглядами, сыпались дождем. Красавицы напоминали молодых римских патрицианок, забавлявшихся тем, что втыкали булавки в грудь красивой невольницы. Их можно было сравнить со сворой гончих, с раздутыми ноздрями и разгоревшимися глазами окруживших бедную лесную лань, растерзать которую им запрещает взгляд хозяина.
И что значила в конце концов эта жалкая уличная плясунья перед знатными девицами! Они, казалось, даже забыли о ее присутствии и говорили о ней громко, как о вещи довольно красивой, но неопрятной и презренной.
Цыганка не была нечувствительна к этим булавочным уколам. По временам краска стыда заливала ее лицо, и в глазах сверкал гнев. Презрительное слово, казалось, было готово сорваться с ее губ, и она делала гримаску, уже знакомую читателю. Однако она молчала и стояла неподвижно, устремив на Феба покорный, грустный и кроткий взгляд. В этом взгляде сквозили счастье и нежность. Можно было подумать, что она сдерживается, боясь, чтобы ее не прогнали.
Феб же смеялся, принимая сторону цыганки, со смесью сострадания и нахальства.
– Ты их не слушай, милая, – повторял он, позванивая своими золотыми шпорами. – Правда, твой наряд несколько странен и не вполне приличен, но это ничего не значит для такой красотки, как ты.
– Боже мой! – воскликнула блондинка Гайфонтэн, вытягивая с горькой усмешкой свою лебединую шейку. – Как легко королевские стрелки воспламеняются от прекрасных цыганских глаз!
– Что же тут особенного? – спросил Феб.
При этом ответе, небрежно брошенном капитаном, как бросают камень, даже не заботясь взглянуть, куда он упадет, Коломба засмеялась, так же, как засмеялись Диана, Амлотта и Флёр де Лис, у которой, впрочем, на глаза навернулись слезы.
Цыганка, опустившая взгляд при замечании Коломбы де Гайфонтэн, подняла глаза и, вся сияющая и гордая, взглянула на Феба. Она была очень красива в эту минуту.
Хозяйка, наблюдавшая за этой сценой, чувствовала себя, сама не зная почему, оскорбленной.
– Пресвятая Дева! – вдруг закричала она. – Что это там шевелится, у моих ног! Ах ты, противное животное!
То была коза, прибежавшая отыскивать свою госпожу. Пытаясь пробраться к ней, она запуталась в бесчисленных складках платья благородной дамы, сидевшей в кресле.
Внимание было отвлечено. Цыганка, не говоря ни слова, высвободила козу.
– Ах, это козочка с золочеными копытцами! – воскликнула Беранжера, прыгая от восторга.
Цыганка опустилась на колени и прижалась щекой к голове ласкавшейся к ней козочки, словно прося у нее прощения за то, что покинула ее.
Диана между тем нагнулась к уху Коломбы:
– Ах, боже мой! Как это я прежде ее не узнала: ведь это цыганка с козой! Говорят, она колдунья, и ее коза умеет выделывать удивительные штуки.
– Ну, так пусть коза нас позабавит и покажет нам какое-нибудь чудо! – сказала Коломба.
Диана и Коломба живо обернулись к цыганке.
– Милая, заставь свою козу показать нам чудо.
– Я не понимаю вас, – отвечала плясунья.
– Чудо, волшебство… ну вообще, – колдовство.
– Не знаю… – И она начала ласкать хорошенькое животное, повторяя: – Джали! Джали!
В эту минуту Флёр де Лис заметила вышитый кожаный мешочек, висевший на шее козы.
– Что это такое? – спросила она цыганку.
Цыганка подняла на нее свои большие глаза и отвечала серьезно:
– Это моя тайна.
«Хотела бы я знать, что у тебя за тайны», – подумала Флёр де Лис.
Между тем хозяйка встала с недовольным видом.
– Однако, моя милая, если ты со своей козой не можешь нам проплясать что-нибудь, то что вам здесь делать?
Цыганка, не отвечая, медленно направилась к двери. Но чем ближе она подходила к порогу, тем медленнее становился ее шаг, как будто ее удерживал невидимый магнит. Вдруг она обратила полные слез глаза на Феба и остановилась.
– Клянусь Богом! – вскричал капитан. – Разве можно так отпустить ее! Вернись и пропляши нам что-нибудь. Кстати, красотка, как тебя зовут?
– Эсмеральда, – отвечала плясунья, не сводя глаз с офицера.
При этом странном имени девицы покатились со смеху.
– Вот так имя для девушки! – воскликнула Диана.
– Сами видите, что она колдунья, – пояснила Амлотта.
– Одно могу сказать, моя милая: не у святой купели твои родители дали тебе это имя, – торжественно заявила госпожа Алоиза.
Между тем не замеченная никем Беранжера успела кусочком марципана приманить козу в уголок, и они мгновенно подружились. Любопытная девочка отвязала мешочек, висевший на шее козы, открыла его и высыпала содержимое на ковер. Там оказалась азбука, каждая буква которой была написана на отдельной дощечке. Едва успев высыпать эти игрушки на пол, девочка с изумлением увидела, что коза стала своей золоченой ножкой отбирать буквы и размещать их, тихонько подталкивая, в известном порядке. Вероятно, это было одно из «чудес», известных животному. Через минуту составилось слово, по-видимому хорошо ей знакомое, и Беранжера, в восторге всплеснув руками, объявила:
