И в соответствии с поставленными на службу партии законами природы они продолжали падать. Они заходили с двух сторон большого Индийского океана, беря его в вилку. Оба уже сбросили лишнее – хвосты и лапы ящериц, – всякие приборные и бытовые отсеки. Отвалились прочь необтекаемые крылья-обманки – солнечные панели. Ушел на параллельный курс большой двигатель ориентации – до последней капли выжатая, обманутая железка, должная теперь сплющиться и испариться от столкновения с тренированной метеорами грушей атмосферы.
Корабли приобрели особый вид обтекаемости – так называемую сегментальную форму. Теперь толстая тяжесть направленной к Земле поверхности спускаемого аппарата должна принять на себя удар всегда готового к поединку газового потока. Можно было бы сказать, что аппарат входил в атмосферу задом, ибо именно спиной к опасности возлежали пристегнутые к креслам и уже абсолютно потерявшие власть над процессом космонавты. Однако русские люди привыкли встречать угрозу самой твердой частью организма – лбом. Эту свою анатомическую особенность они распространили на механизмы, изобретенные спрятанным под этим же лбом слоем новой коры. И, значит, поверхность, должная таранить стальную вуаль атмосферы, называлась «лобовой».
Однако триста километров не хрустального в ракурсе одиннадцати километров в секунду воздуха нельзя протаранить просто твердостью. Лобовые поверхности «Зонда» и «Союза» – это сходные штуки, использующие хитрость многослойной защиты. Экран спускаемого аппарата покрыт абляционным материалом – специальным слоеным пирогом, являющимся расходной вещью, такой же, как и топливо. Когда механика удара и трения преобразится в температурный скачок, там, за спинами потеющих от перегрузок людей, начнет испаряться спрессованность асбестовой ткани. Слой рассчитан точно и должен создать буфер безопасности, отсекающий трехтысячеградусную жару.
Однако и он ничто по сравнению с миллионом градусов лазерной концентрации.
Глава 23
Победитель
Наблюдая из нашего времени, трудно уяснить, что страна, теперь не умеющая смастерить качественную тефалевую сковороду, могла поточным методом производить штуковины, способные проламывать атмосферу, гася в ней одиннадцатикилометровые посекундные броски. И при этом штуковины оставались целы-невредимы и, кроме того, сохраняли внутри себя живого, только несколько подуставшего человека. Сейчас нам очень сложно представить, что эти, построенные на дому выращенными гениями, штуковины после прокалывания стокилометровой ваты воздуха могли не просто падать на грунт пышущими жаром чайниками, а совершать мягкую посадку, и не только на твердость континентальных плит, но и на поверхность гидросферы. Причем не успевала такая раскаленная штуковина окутаться паром, как, подтверждая статистику всех десятков проведенных загодя испытаний, из нее выстреливались объемистые надувные запчасти, требующиеся для повышения плавучести до уровня, способного выдержать шторм средней интенсивности. И знаете, вся эта машинерия запускалась с помощью хитрой, но примитивной автоматики, способной посоревноваться в надежности с кувалдой, попавшей в руки умелого кузнеца. Новая информационная революция еще скрывалась в глубине будущего, и потому для приведения в готовность всего букета технологической безопасности не требовалась перемалывающая в секунду сто или пятьсот миллионов операций электроника. Это было гораздо более простое, чем теперь, время. Подвиг здесь имел однозначное толкование, невзирая на то, в какой сфере он произведен: в личном самопожертвовании или в сфере рационально-смелого технического решения. Но здесь покуда не ощущалось ничего удивительного – люди, вершащие все эти чудеса, вышли из еще более однозначной эпохи и вышли не за три-четыре поколения, как на других участках Земли, а непосредственно оттуда. Там выпарилось ранней взрослостью их детство, и там навсегда вчеканились в бронзу их собственные отцы.
И потому не было ничего удивительного в том, что космонавт Владислав Волков не позволил себе ни секунды лишнего отдыха в посадочном кресле-лежанке. Ничуточки не раздумывая и не жалея, он начал самостоятельно отстегивать всю многочисленность крепяще-привязных ремней. Вы скажете, как же так, он только что перенес нагрузку приблизительно в шесть «G»? Разумеется, перенес, причем после длительного (по меркам рассматриваемого времени) нахождения в состоянии невесомости. Но что, в принципе, были для него те четыре-шесть десятиминутных «G»? Ведь в оставленных позади тренажерных забавах он выдерживал двадцать пять. И потому Владислав Николаевич работал уверенно и четко.
Он понимал лежащую на плечах ответственность, которую теперь не получалось разделить даже с напарником, а не то что переложить на плечи командира корабля. Теперь он сам был командиром, человеком, заменившим космонавта номер один. Возможно, это была великая честь, но Волков бы многое дал, чтобы от нее отвертеться. Ему не пришлось долго возиться, раскупоривая выходной люк. После огненного вихря торможения стало бессмысленно вертеть какие-то затяжные крепления, а потому на случай необходимости экстренного выхода наружу применялась отработанная система взрывных болтов.
Когда аккуратный слитный подрыв срезонировал в ушах, Владислав Николаевич, пошатываясь, приподнялся и выглянул во внешнее пространство. Отстреленная дверца уже успела затонуть, он даже не заметил пузырей, оставшихся от ее погружения. Где-то рядом должны были плавать отброшенные капсулой парашюты, однако они тоже не наблюдались. Может быть, глаза Волкова еще не приспособились к яркости и красочности окружающего мира, или у космонавта не было нужного ракурса для наблюдения? Может быть.
Люк-лаз находился в верхней части спускаемого аппарата. Поскольку Владислав Николаевич чувствовал себя до ужаса слабым, он покуда не рискнул (а может, и не смог бы) делать отжимания, для того чтобы высунуться из капсулы подальше. Еще не хватало, преодолев столько космических кошмаров, смехотворнейшим образом утонуть здесь, рядом с последним крупным сегментом «Зонда-9», посреди раскинувшегося океана. Черт возьми, надо же, он впервые в жизни находился не над, а на Южном полушарии Земли!
Теперь, опираясь напряженными в полную силу руками, которые почему-то он ощущал гораздо уверенней, чем шатающиеся травинки-ноги, Владислав Николаевич мог видеть далекий качающийся горизонт. «Хорошо, что волны небольшие», – подумал он, хотя еще в космосе был предупрежден, что погода в месте приводнения в норме. «Все-таки, может, решение о такой экстренной посадке правильное, – размышлял он между тем. – Мало ли что могло случиться при двойном входе в атмосферу. Да и вообще, подумаешь, попаду на Родину на несколько деньков позже». Он прекрасно понимал, что его не будут транспортировать отсюда морем, а отправят наиболее быстрым способом – по воздуху. Кроме того, все-таки Индийский океан. Будет что рассказать внукам. Короче, несмотря на то что Владислава Николаевича еще несколько мутило после пережитого, он ощущал себя победителем. Да и вообще, всех дел-то ему оставалось – ждать. Морской болезнью он не страдал, а значит, мог делать это сколько угодно.
Глава 24
Скумбрия
Разумеется, в режиме нормального полета и планового приводнения Владиславу Николаевичу следовало бы сейчас беречь себя для будущего, экономить свое здоровье для реализации дальнейших планов освоения окрестностей Земли по программе «Интеркосмос». Тогда бы он мог спокойно подремывать в разложенном кресле и не то что в люк, а даже в расположенный поблизости иллюминатор не глядеть. Возможно, сквозь качественное покрытие спускаемого аппарата он бы даже не расслышал, как над ним зависает поисковый вертолет. И, наверное, было бы приятно ощутить сбой равномерного покачивания капсулы на волнах, когда на ее вершину опустится спасатель, для крепления тросов.
Однако царящее вокруг время еще не приобрело статичной плановости постиндустриального мира будущего, а потому переход от повседневности к подвигу часто происходил абсолютно обыденно – примерно так по смазке ствола проскальзывает неутомимый шомпол. И вместо мирного похрапывания и баюкающей качки в резко отвердевшей после выхода из невесомости лежанке Владислав Николаевич сидел в абсолютно неудобном положении в верхней части последнего осколка «Зонда-9». Своими отвыкшими чувствовать тяжесть тела ягодицами он опирался на опустошенный контейнер основной парашютной системы. Его облаченные в скафандр ноги под углом уткнулись в верхнюю часть приборной панели. Трицепсы Владислава Николаевича тоже были напряжены, потому что перчатками он держался за края люка-лаза. Он боялся их расслабить не только потому, что страшился упасть: ощущалось головокружение. Господи, он действительно опасался вывалиться «за борт». «Черт возьми! – мысленно беседовал сам с собой Владислав Волков. – Я почти ступил в лунное Море Ясности, а здесь, в земном Индийском, чувствую себя самостоятельно раскупорившейся скумбрией». Но расслабиться, унестись мыслями вдаль даже из этого полустатичного положения он не мог: ему требовалось наблюдать за расстеленным вокруг горизонтом.
