На следующее утро я шла по снегу несколько часов и наконец вышла на прогалину, на которой лежало огромное поваленное дерево. На его стволе не было ни снега, ни ветвей. Я сбросила рюкзак и вскарабкалась на ствол, оцарапавший меня шершавой корой. Вытащила из рюкзака пару полосок вяленой говядины и уселась, запивая ее водой из бутылки. Вскоре краем глаза я заметила рыжее пятнышко: на полянку, неслышно переставляя лапы по снегу, выходил лис. Он смотрел прямо перед собой, не глядя на меня, казалось, даже не сознавая, что я здесь. Когда лис оказался прямо передо мной, может быть, метрах в трех, он остановился, повернул голову и миролюбиво посмотрел в мою сторону, не встречаясь со мной глазами, но принюхиваясь. Он был одновременно похож и на кошку, и на собаку: мордочка заостренная и компактная, тело напряженное и бдительное.
Сердце мое понеслось вскачь, но я сидела совершенно неподвижно, борясь с желанием поджать ноги и прыгнуть за дерево, чтобы защититься. Я не знала, что лис сделает дальше. Я не думала, что он как-то навредит мне, хотя был вполне способен это сделать. В холке он едва доходил мне до колена, но сила его была очевидна, красота ослепительна, а его превосходство надо мной ясно читалось в каждой его чистейшей шерстинке. Он мог бы прыгнуть на меня в мгновение ока. Это был его мир. Он излучал такую же безмятежную уверенность, как и небо.
На мгновение я увидела себя со стороны и сверху — крохотную точку на фоне огромной массы зеленого и белого. Здесь могло быть четвертое июля или десятое декабря. Эти горы дней не считают.
— Лис, — прошептала я как можно тише, словно, называя его по имени, могла одновременно защитить себя от него и подманить поближе. Он чуть приподнял свою точеную голову, но остался стоять где стоял. И еще несколько секунд изучал меня, прежде чем беспечно отвернуться и продолжить свою прогулку через полянку и дальше, в заросли.
— Вернись, — негромко позвала я, а потом внезапно завопила: — Мама! Мама! Мама! МАМА!
Я и представить себе не могла, что это слово слетит с моего языка, пока это не произошло.
А потом, так же внезапно, я умолкла, обессиленная.
На следующее утро я добрела до дороги. Несколько раз за предшествующие дни я пересекала другие, меньшие, грубые колеи, оставленные внедорожниками, но они были похоронены под снегом, и ни одна из них не была такой широкой и явной, как эта. Увидев ее, я едва не рухнула на колени от облегчения. С красотой снежных вершин ничто не могло сравниться, но дорога была моей родственницей. Если это была та самая дорога, про которую я думала, то просто дойти до нее уже было победой. Это означало, что я не отклонилась от МТХ. Это также означало, что в обоих направлениях по ней в нескольких километрах отсюда есть города. Я могла повернуть вправо или влево, пойти по ней — и выйти в тот вариант начала июля, к которому привыкла и который имел для меня смысл. Я сняла рюкзак, присела на зернистый холмик снега, размышляя, что делать дальше. Если я была действительно там, где предполагала, то я прошла 70 километров за четыре дня, то есть с тех пор как вышла из Сьерра-Сити. Впрочем, в реальности, вероятно, я прошла намного больше, учитывая мои жалкие навыки обращения с картой и компасом. До Белден-Тауна было еще 88,5 маршрутных километра, в основном покрытых снегом. Об этом едва ли стоило думать. В моем рюкзаке осталось пищи всего на пару дней. Пойди я дальше, мне просто не хватило бы еды. И я пошла вниз по дороге в сторону городка под названием Квинси.
Увидев дорогу, я едва не рухнула на колени от облегчения. С красотой снежных вершин ничто не могло сравниться, но дорога была моей родственницей.
Дорога почти ничем не отличалась от дикой местности, по которой я шла последние несколько дней. Она была безмолвной и заснеженной, только теперь мне не приходилось останавливаться каждые несколько минут, чтобы вычислить, где я нахожусь. Я просто шла по ней вниз, и снег постепенно уступил место мокрой глине. В моем путеводителе не было сказано, насколько далеко находится Квинси, было только туманное определение «долгий день пути». Я ускорила шаг, надеясь достичь его к вечеру, хотя… что я буду там делать с какими-то жалкими шестьюдесятью центами — это был другой вопрос.
К одиннадцати часам я завернула за поворот и увидела зеленый внедорожник, припаркованный на обочине дороги.
— Эй! — позвала я, гораздо осторожнее, чем в те моменты, когда выкрикивала это слово над белой пустыней. Никто не отозвался. Я подошла к машине и заглянула внутрь. Поперек переднего сиденья лежал свитер с капюшоном, на приборной доске стояла картонная чашечка с кофе, там и сям виднелись другие предметы, напоминавшие мою прежнюю жизнь. Я пошла дальше по дороге и шла с полчаса, а потом услышала позади приближавшийся рокот мотора и повернулась.
Это был тот самый зеленый внедорожник. Через пару минут он резко затормозил рядом со мной, за рулем был мужчина, а на пассажирском сиденье — женщина.
— Мы едем в Пэкер-Лейк-Лодж — если хотите, подвезем вас, — проговорила женщина, опустив стекло.
Сердце мое упало, хотя я поблагодарила ее и забралась на заднее сиденье. Пару дней назад я читала о Пэкер-Лейк-Лодж в своем путеводителе. Я могла бы выбрать боковой маршрут к нему в тот день, когда вышла из Сьерра-Сити, но решила миновать его, предпочтя оставаться на МТХ. Пока мы ехали, я буквально чувствовала, как все мое продвижение на север отматывается в обратную сторону. Все километры, которые я с такими мучениями прошла, были потеряны меньше чем за час; и все же находиться в этой машине было для меня просто раем земным. Я протерла пятнышко на запотевшем стекле и наблюдала, как мимо проносятся деревья. Предел нашей скорости, пока мы ползли по поворотам дороги, составлял, вероятно, километров 30 в час, но мне все равно казалось, что мы едем безрассудно быстро. И земля обретала общие черты вместо конкретных, больше не принимая меня, но молча отступая в сторону.
Пока мы ехали, я буквально чувствовала, как все мое продвижение на север отматывается в обратную сторону. Все километры, которые я с такими мучениями прошла, были потеряны меньше чем за час.
Я думала о том лисе. Гадала, вернулся ли он к поваленному дереву, задумался ли, куда я делась. Вспомнила тот момент, когда он исчез среди деревьев, и я позвала маму. После этого мгновенного смятения воцарилось безмолвие — безмолвие того рода, которое, казалось, содержит в себе все. И птичьи песни, и скрип деревьев. И умирающий снег, и невидимую журчащую воду. И сверкающее солнце. И невозмутимое небо. И пистолет, в стволе которого не было пули. И маму. Всегда — маму. Маму, которая никогда не придет ко мне.