Грановский ушел, оставив в одиночестве Героя, подвиги которого никогда и никому оглашаться не будут, если только не самому ближайшему к императору кругу лиц, ну и самому Петру Федоровичу.
Может быть, через сто-двести лет какой-нибудь въедливый архивист-историк добьется у государственной службы безопасности, или как еще будет называться ведомство, допуска к старым архивам, найдет секретные данные об операции «ЛжеИван». И тогда имя Петровского станет известно потомкам.
И будут ли эти потомки обвинять офицера в злодействе или восхвалять, во многом зависит от того, насколько государство будет отвечать понятию «империя».
Глава 9
Люблин
30 октября 1762 года
Вальные сеймы в Речи Посполитой чаще всего проходили в октябре. Это было удобно по разным причинам. Во-первых, уже собран урожай и шляхтичам можно отвлечься от сельскохозяйственных работ, если великовельможному вообще есть дело до земли. Сейчас важнее подсчитать прибыль фольварков или провести переговоры с очередными арендаторами, которые в следующем году станут хозяйничать на землях, которыми поленился, или еще по каким причинам, не стал заниматься пан. А можно получить очень неплохие деньги и за то, что вот только несколько недель назад собрал и сразу же продал урожай и за то, что еще до Рождества подписал уговор с арендаторами и с них взял серебро. Так делали многие, почти все.
Во-вторых, октябрь представляется весьма удобным месяцем для того, чтобы подводить предварительные итоги года, намечать политику государства на следующий. Скоро жизнь в Речи Посполитой очень сильно замедлится. Пусть здесь снега и морозы чуточку, но слабее, чем в России, но достаточны, чтобы жить по поговорке: когда добрый хозяин и собаку в мороз не выкинет. Проще предаваться чревоугодию, восхвалять славное, обросшее мифами и легендами прошлое, чем принимать дельное участие в чем-либо.
Прошлое… это главная боль поляка, да и литвина, в большинстве своем. Фантомные боли так и не состоявшейся польской империи будут преследовать поляков; чуть менее потомков литвинов, — еще долгие десятилетия, века. Польша, после Речь Посполитая, была рядом с тем, чтобы создать собственную мировую империю. Окна возможностей, которые были у ляхов, они упустили. Во времена Смуты Речь Посполитая могла и была на грани того, чтобы войти в унию с Московским Царством, причем в роли старшего брата. Этот шаг мог сделать Польшу великой, но, к облегчению многих моих современников, подобного не случилось.
Сейчас же Речь Посполитая представляла собой лишь блеклую тень прежнего могущества, когда польские летучие гусары лихим набегом ударили по османским ордам и не позволили им захватить Вену. Да, — «Потоп» — время XVII века, когда Польша воевала со всеми, проиграла в Тридцатилетней войне, испытала казацкое восстание, войны с Россией. Можно этим оправдывать то, что сейчас страна представляет соломенного Колосса со все еще большими территориями? Нет, было немало эпизодов в истории, когда сильные народы-этносы-нации возрождались, словно птица-феникс, из пепла, становясь каменной стеной. Поджечь этот польский Колосс несложно, да и сами поляки с этим справляются вполне успешно. Хотят ли они что-то менять? Уже поздно…
Власть короля номинальная, шляхетские вольности позволяют объявлять даже законную войну против короля или во имя каких-либо идей. Конфедерации-рокоши, когда шляхта воюет со своими оппонентами внутри самой Речи Посполитой, — норма. Либерум вето, которое не позволяет принять нужные законы, чтобы реагировать на падение в пропасть, губит Речь Посполитую еще больше. Достаточно одному депутату выкрикнуть «Не позволям!» и все… закон не принимается. Причем не отправляется на доработку, а отклоняется на идущей сессии Сейма. И тут еще необычайно усилившиеся соседи, которые постоянно подымают религиозный вопрос, которого, по мнению польской шляхты, не существует вовсе.
Есть православие. Но там же «необразованное быдло», зачем им вообще принимать участие в управлении страной? Но более особо никто же не трогает православных? Есть протестанты разных мастей. Но и они свободно строят свои кирхи. Вон, в Гродно, в трехстах шагах от Сеймового дворца, лютеранская кирха с большим органом. И ничего.
Вот это самое «ничего», когда все вокруг закрывали глаза на ситуацию, начиная жить не понятиями империи, а местечковостью, мояхатаскрайностью, губило Речь Посполитую более, чем ухудшение экономики или даже шляхетские вольности.
Только централизация власти, наделения короля полномочиями принимать решения, создать систему не феодальной раздробленности с Великим Княжеством Литовским, Польшей, непонятным статусом казаков, роль которых канула в Лету, а единого мощного государства. Необходимо еще и создание единого войска, способного решать задачи хотя бы обороны, об ином оставалось влажно мечтать. Нужен контроль религиозных конфессий тем самым государством.
Что касается религии, то и тут не было особенных стремлений к принижениям. Проходило то время, когда религиозность была главным явлением во всех сферах жизни в Речи Посполитой. Но вероисповедание все еще оставалось важным политическим фактором. Страны-соседи под надуманными, и не очень, предлогами ущемления религиозных чувств приверженцев той или иной конфессии активно вмешивались в дела польско-литовского государства. Внутри же Речи Посполитой власти не замечали притеснений, отговариваясь тем, что это только повод для интервенции.
И сейчас, заматеревший в сеймовых дебатах и кулуарных интригах, Станислав Август Понятовский, перехвативший вожжи управления прорусской оппозиции, собирался сыграть в свою наиглавнейшую политическую партию. Рискованную, без существенных козырей, при плохой раздаче, но сыграть ее, пусть и жульничая.
Три главных заговорщика: Август Александр Чарторыйский, его сын, но уже генерал и генеральный староста подольский Адам Казимир Иоахим Амброзий Марек Чарторыйский и Станислав Понятовский стояли на промозглом ветру у сеймового дворца в Люблине. Они встречали иных депутатов вального Сейма, которые спешили именно сегодня ночью принять важные решения и начать в Речи Посполитой, по сути, государственный переворот.
Казалось, что собрать кворум из сеймовых депутатов не представится возможным, но, что особенно пугало Понятовского, пропрусская и папистская партии высказались в едином порыве за изменения в системе Речи Посполитой. Пугало и то, что Россия, которая ранее даже угрожала всем Чарторыйским, вдруг стала лояльно относится к предстоящим пертурбациям в политическом устройстве польско-литовского государства. При том, никто публичных заявлений не делал, в печати о лояльности изменений в Речи Посполитой со стороны стран-соседей не было вообще ничего.
Чарторыйские ни разу не были дураками, прекрасно поняли, что готовится нечто крайне неприятное, да еще на фоне катастрофического ухудшения здоровья короля, который и в себя-то приходит редко. Но как отступить? Если не принимать жесткие и непопулярные законы, Речь Посполитая обречена. А так, на фоне противоречий Российской империи и всех остальных держав, можно и прошмыгнуть, проползти, протиснуться, но чтобы чуть позже встать во весь рост, как некогда и стояла Польша.
— Вам начинать, Станислав! — сказал Август Чарторыйский, когда последняя карета с припозднившимся депутатом-заговорщиком, уже удалялась от крыльца, а ее пассажир устремился в теплое, протопленное здание сеймового дворца.
Кстати, Августу Чарторыйскому пришлось залезть в собственный карман, чтобы изыскать средства для свечей, бумаги, дров, вина, чего явно было запасено для проведения Сейма недостаточно.
— Я выдвину Вас королем! — заявил Понятовский.
— Вы меня ненавидите настолько, что ратуете избрать меня королем погибающей державы? — спросил Август, но задумался.
Варшавскому старосте, генерал-лейтенанту, несомненно, хотелось стать королем, тем более того государства, которое должно состояться после принятия сегодняшних законов. Но старший из Чарторыйских понимал, что ни он, ни его сын, не могут стать королями. Причин немало, среди которых и то, что Адам Казимир открытый англоман, женат на англичанке. Август так же выказывает симпатии к Англии, пусть это и выглядит нелогичным для представителя прорусской партии в Сейме. Россия не потерпит англофила на престоле Польши.
