Его сестра – спокойная, тихая, общаться с ней очень приятно – все равно что сидеть в душный день на прохладном ветру. Детей у нее нет, и вся жизнь вращается вокруг любимого лабрадора по кличке Дом.
Пес умеет приносить газету и телефонную трубку, и никогда не ворует еду с низенького стола, какой бы аппетитной та ни казалась. Его фото повсюду: на ночном столике хозяйки, семейном веб-сайте, футболках. Он слит у нее в ногах, а в машине всегда кладет голову ей на колени.
Первые 2 дня после моего приезда дует сильный ветер. Рыболовецкие лодки стоят привязанными в гавани, а сами рыболовы сидят по домам. Здешняя кухня очень сытная, а порции огромные: чтобы было чем подпитывать силы в предрассветные часы в штормовом океане, промерзая на колючем зимнем ветру. Крабовые клешни в густом коричневом соусе, джем из морских водорослей и маринованный редис. Картошка, вареные овощи, густая рыбная паста. Толстые ломти сашими и жесткие куски сушеной рыбы. На первом этаже стоит столик, обложенный мягкими подушками. Под столешницей горит газовая лампа. Сунув ноги под одеяло, можно остаться в тепле невзирая на окружающий холод. В моей комнате нет ни отопления, ни мебели: отличный повод посидеть с хозяевами внизу.
Сезон ловли крабов длится всего 3 месяца. Весной краболовы меняют оснастку и оставшиеся месяцы возят туристов на глубоководную рыбалку. Найти клиентов несложно: когда-то Симода сыграл поворотную роль в модернизации Японии, и с тех пор в туристах недостатка нет.
Это случилось 8 июля 1853 года, в жаркий удушливый летний день, как две капли воды похожий на любой другой день затянувшейся эпохи Токугава. Рыбаки вышли в море на своих лодчонках, осторожно лавируя в волнах, чтобы, не дай бог, не отойти слишком далеко от берега: для перебежчиков тогда предусматривалось одно наказание – казнь, даже при ненамеренном пересечении границы.
250 лет Япония жила в своей раковине, вознамерившись укрыться от грязи внешнего мира. А потом на горизонте появился клубочек черного дыма, и этому клубочку предстояло изменить судьбу целой нации. Он превратился в корабль, и вслед за ним из-за горизонта показались еще 2, а потом и 4 судна. Зазвонили храмовые колокола, крестьяне и рыбаки бросились прочь от «огненных кораблей чужаков». В тот день американский командор Перри бросил якорь в Симоде и потребовал аудиенции у градоначальника:
Вообще-то, Перри был не первым иностранцем, побывавшим в Японии. Дипломатические миссии десятилетиями пытались наладить контакт, но лишь голландцам разрешили открыть небольшую торговую компанию на Нагаски – островке в 200 ярдов длиной и 80 шириной. С сушей остров соединял тонкий мостик. Чтобы его пересечь, требовалось специальное разрешение. Высокая стена закрывала панораму на материк. С заходом солнца слуги расходились по домам, и на ночь ворота запирали.
Но как бы правители Японии ни пытались остановить время, перемены в остальном мире шли с головокружительной скоростью. На смену грациозным клиперам, когда-то рассекавшим азиатские воды, пришли пароходы. Первые пароходные суда сжигали огромное количество угля, и в тихоокеанском регионе началась настоящая охота на угольные месторождения. В 1851 году до американцев дошли сведения, что в Японии богатейшие природные залежи угля. И вот командор Перри, квадратноголовый, с двойным подбородком и большим пузом, прибыл в Страну восходящего солнца с целью установить торговые контакты.
Первый договор подписывали в полной тишине: разговаривать японцам с иностранцами было противозаконно. Японский эмиссар Каяма-сан, приняв дары в виде ситцевых тканей, сахара, вина и книг, мудро поступил, выпив вино по дороге на берег. Ибо стоило ему ступить на землю, подарки были конфискованы и уничтожены, а его самого понизили в звании.
В конце концов американцам разрешили сойти на берег. Первым делом Перри приказал своим людям натянуть между двумя зданиями телеграфный провод в полмили длиной. Самураи часами стояли в очереди, чтобы послать сообщение, после чего бегом бежали на другой конец и удивлялись, как это слова прибежали быстрее. Моряки построили 350 футов железнодорожных путей и выгрузили с корабля 4-составный паровоз. Японцы катались на нем по очереди, их длинные платья развевались на ветру со скоростью 20 миль в час.
Хотя японцев и впечатлила американская техника, миссия Перри имела успех прежде всего потому, что он верно рассчитал время. В те годы Япония пребывала на грани голода и социального распада. Обанкротившиеся сегуны потеряли всю свою политическую власть и не могли даже контролировать народ не говоря уж о том, чтобы дать отпор варварам с Запада.
Через 15 лет сёгунат свергли, феодализм и самурайская каста прекратили существование. Для Японии наступила современная эпоха.
Ветра в Идзу все не умолкают, и мы весь день помогаем двоюродному брату Хоуэй: он устанавливает переносную столовую с горячим супом на территории местного цветочного фестиваля. Вечером – сплошные разговоры, но не о фондовой бирже и мировой экономике, а о старике с соседней улицы, который уколол палец о плавник и всю неделю лежал с заражением. Дом виляет хвостом, выпрашивая фрукты, и аккуратно ест с руки, когда я даю ему кусочек
Спустя несколько дней у меня кончается чистая одежда. Устраиваю постирушки в душе и оглядываюсь по сторонам: где бы развесить это хозяйство? В отчаянии прикалываю мокрые носки и нижнее белье к изнанке длинной юбки и в таком виде иду ужинать. Спрятав йоги под одеяло, я тайком задираю юбку, чтобы белье поскорее высохло у газовой лампы. После ужина прощаюсь с хозяевами и поднимаюсь по лестнице… вслед раздается громкий смех. Обернувшись, вижу длинный белый носок, который тянется сзади, как пушистый хвостик.
После этого меня принимают в семью. Даже Дом больше не лает, заслышав мои шаги. В глубине души я надеюсь, что погода так и не наладится.
Когда приходит время возвращаться в Осаку, с меня не берут плату за жилье и еду.
«Ты теперь член семьи, – говорят хозяева. – Приезжай, когда захочешь».
По дороге домой на 2 дня останавливаюсь в Кофу – там проходит огненный фестиваль*. Заселившись в маленькую гостиницу, выхожу на улицу под дождь. Старая хозяйка кричит, чтобы я не уходила, бежит в кухню и возвращается с уродливым фиолетовым зонтом. Он сделан из дерева и промасленной бумаги и явно видал лучшие времена: бумага порвана, ручка вся в занозах. Хозяйка вручает мне зонтик, я говорю «спасибо» и протягиваю его обратно. Он тяжелый, как покрышка, увенчан желтой шишкой и похож не то на громадный прыщ не то на фиолетовый синяк. Мы стоим и суем зонтик друг другу в руки. Наконец мне надоедает, я кланяюсь и ухожу, таща за собой несчастную махину, похожую на бумажно-деревянный складной дом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
