— Аид, что случилось?
— Я поклялся, что не буду этого делать.
Он проводит руками по волосам. — То, что у нас есть, непросто, но это самое честное, что я когда-либо было у меня с другим человеком, сколько себя помню. Это кое-что значит, Персефона. Даже если это ничего не значит для тебя, это значит для меня.
Я все еще не понимаю, но у меня, по крайней мере, есть ответ на этот вопрос.
— Это тоже кое-что значит для меня.
Это его немного успокаивает. Он падает на диван и резко выдыхает.
— Дай мне минуту. Это не твоя вина. Это дерьмо у меня в голове. Я просто… Мне нужна минута.
Но я не хочу давать ему ни минуты. Я хочу понять, что его так расстроило. Я хочу это исправить. Он дал мне так много за последние несколько недель, больше, чем я могу начать классифицировать. Я не могу стоять в стороне и позволять ему причинять боль, пока я кручу большими пальцами. Поэтому я делаю единственное, что приходит мне в голову.
Я подхожу к нему и опускаюсь перед ним на колени. Когда он просто наблюдает за мной, я втискиваюсь между его бедер, пока он не вынужден либо оттолкнуть меня, либо уступить дорогу. Он раздвигает ноги с еще одним из тех душераздирающих вздохов.
— Ты уже сосала мой член один раз сегодня вечером, маленькая сирена.
— Это не то, чем кажется. — Если бы я хоть на секунду подумала, что это поможет, я бы с
радостью взяла его в рот. Но секс этого не исправит. В этом я уверена.
Вместо этого я прижимаюсь к его торсу и обнимаю его, как могу. Он замер так тихо, что я могла бы подумать, что он затаил дыхание, если бы не чувствовала, как его грудь поднимается и опускается у моего лица. Медленно, о, так медленно, он обнимает меня, сначала нежно, а затем крепко прижимая к себе.
— Будет больно, когда ты уйдешь.
Он говорит так тихо, что я едва улавливаю слова. Когда они ударяют, это происходит с силой ядерного взрыва.
Конечно, я подозревала, что ему не все равно. Аид может быть страшен во многих отношениях, но он слишком честен, чтобы лгать своим телом. Он прикасается ко мне, как будто я что-то значу для него. Он отодвинул занавес над кусочками нижнего города, показывая мне то, что его волнует, впуская меня внутрь. Даже если я не позволяла себе слишком внимательно обдумывать последствия этого, я заметила. Конечно, я заметила.
Мне тоже не все равно.
— Аид…
— Я имел в виду то, что сказал раньше. Я не буду просить тебя остаться. Я знаю, что это
невозможно. — Он глубоко вздыхает.
Я прикусываю язык, прежде чем успеваю сказать что-нибудь еще. Он прав — я не могу остаться, — но это не меняет того факта, что я имела в виду то, что сказал ранее сегодня вечером. Если бы мы были другими людьми, это место было бы моим домом, а этот мужчина был бы моим.
— Три месяца показались мне вечностью, когда я согласился на это. — Тихий смех вырывается
наружу, приглушенный его рубашкой. — Теперь это не похоже на вечность. Осталось чуть меньше двух месяцев, и это похоже на мгновение ока. Отвернись слишком надолго, и время проскользнет мимо, оставляя расстояние между нами увеличивающимся.
Я никогда больше не увижу Аида.
Почему-то, учитывая все происходящее, мне это никогда не приходило в голову. Что я могу скучать по этому человеку. Что мне будет казаться, будто я вырываю часть себя, чтобы уйти. Глупые, глупые мысли. Прошло всего несколько недель. Может быть, одна из моих других сестер в то время так сильно влюбилась бы в партнера, но не я. Я поняла границы этого, когда так упорно боролась, чтобы заставить Аида согласиться на сделку. Это было только для вида, только потому, что у нас не было другого выбора.
Он бы не выбрал меня, если бы я не принадлежала Зевсу до того, как стала его.
Он бы даже не взглянул на меня дважды, на женщину, которая является воплощением всего, что он ненавидит в верхнем городе. Ходячий солнечный луч, фальшивая личность, которую я проецирую, чтобы заставить людей делать то, что я хочу.
Я откидываюсь назад и пытаюсь еще раз рассмеяться. Это звучит надломленно, ближе к рыданию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я… — Что я должен сказать? Ничто не изменит наш курс. Наш общий путь длился недолго,
пока его жажда мести и мое стремление к свободе не пересекались.
Это никогда не должно было длиться вечно.
Это должно наполнить меня облегчением знать, что Аид не попросит меня остаться, что он не будет мутить воду вокруг нас вещами, которых никто из нас не должен хотеть. Нет. Вместо этого странное отчаяние пробивается сквозь мое тело, все выше и выше, пока не срывается с моих губ.
— Поцелуй меня.
Он колеблется лишь на мгновение, как будто для того, чтобы запомнить мои черты, прежде чем сократить крошечное расстояние между нами и завладеть моим ртом. Аид грубо целует меня, без всякой нежной заботы, которую он проявлял снова и снова. Хорошо. Мне не нужна его нежность. Я хочу, чтобы память о нем была вплетена в ткань моей души.
Он вскакивает на ноги и тянет меня за собой, едва прерывая поцелуй. Мы грубо стаскиваем одежду друг с друга, разрывая мое платье, когда ткань движется недостаточно быстро, заставляя пуговицы отлетать от его рубашки. Я все еще вырываюсь, когда он ведет меня назад через комнату к своей кровати.
— Я не могу ждать. — Я уже киваю.
Мне не нужно медленное соблазнение прямо сейчас. Он просто нужен мне.
— Поторопись.
Он поднимает меня, и я обхватываю ногами его талию. Малейшая корректировка- и его член входит в меня, руки Аидана моей заднице контролируют мое опускание на его длину. Быстро, быстро, слишком быстро. Мне все равно. Я извиваюсь, пытаясь оказаться ближе. Мы не перестаем целоваться, не можем насытиться. Кому нужно дышать, когда у меня есть Аид? Он — сам мой воздух.
Эта мысль должна была бы напугать меня. Может быть, так и будет, когда у меня будет немного времени подумать об этом. Прямо сейчас все, что у меня есть, — это потребность.
Он поднимает меня и опускает, используя свою силу, чтобы трахнуть меня там, где он стоит. Этого достаточно, чтобы у меня закружилась голова. Я отрываю свой рот от его достаточно надолго, чтобы сказать:
— Еще. Сильнее.
Я жду, что он отведет меня в кровать. Вместо этого он поворачивается и подходит к комоду, чтобы усадить меня на него. Аид сжимает мое горло, толкая меня назад, чтобы прижать к стене.
— Смотри. — Он едва похож на самого себя, его голос стал низким и злобным. — Посмотри, как
сильно я тебе нужен в этот момент. Когда ты станешь свободна и будешь преследовать мечту о жизни, которую хочешь, ты будешь вспоминаешь, как хорошо было быть наполненной мной, маленькая сирена. — Он врезается в меня, а затем отстраняется, его член блестит от моей влажности. Я не могу отвести взгляд. Я не хочу.
Аид продолжает соблазнять меня своими словами, заманивая в ловушку.
— Когда-нибудь, когда ты позволишь какому-нибудь мудаку соблазнить тебя, и ты оседлаешь его
член, вспомни сегодняшнюю ночь и знай, что они никогда не сравнятся со мной. Ты будешь думаешь обо мне, когда они внутри тебя.
Мой взгляд устремляется к его лицу, собственническая ярость там такая же горячая, как и то, что он делает с моим телом. Я хочу погрузиться в это и никогда не всплывать на поверхность. Но я не могу. Я не могу.
— Не будь жестоким, — выдыхаю я.
— Я жесток. — Он снова врезается в меня, соединяя нас так тесно, как только могут быть два
человека, и грубо целует меня. Он поднимает голову достаточно, чтобы сказать:
— Ты погубила меня, Персефона. Прости меня, черт возьми, если я хочу отплатить тебе тем же.
И тогда мне больше нечего сказать. Мы посвящаем себя нашим низменным «я», гоняясь за общим удовольствием. Когда я кончаю, мне кажется, что мой оргазм вырвали у меня, как будто это то, что я никогда не смогу вернуть. Аид следует за мной через несколько мгновений, соединяя нас вместе и утыкаясь лицом в мою шею, когда кончает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Опускается тишина.
Я цепляюсь за него и держу глаза закрытыми, не желая позволять реальности вторгаться. Однако она там, парит на краю нашего угасающего удовольствия. Прохлада комнаты на нашей скользкой от пота коже. Боль в разных частях моего тела от того, что мы сделали друг с другом. Тяжелое его дыхание замедляется, даже когда мое делает то же самое.
