ЕСЛИ СЕЙЧАС, ТО И ВСЕГДА…
Укоренилось мнение, будто великий Исаак Ньютон (1643–1727) сторонился общественной деятельности, избегал споров, отмалчивался в конфликтных ситуациях. Однако факты свидетельствуют об ином…
В Кембриджском университете издавна укоренился обычай не назначать деканами колледжей католиков. И вдруг новый король, ограниченный и недалекий Яков II, желая устроить некоего Албана Френсиса, потребовал нарушить эту традицию. Не осмеливаясь открыто нарушить королевский приказ, члены университетского совета стали ломать головы над выработкой компромиссного решения. Но тут встал со своего кресла Ньютон.
— Это означает сдаться! — резко сказал он.
— Но если мы откажем королю, нам придется предстать перед судом, — напомнил ему вице-канцлер Печчел.
— Раз уступив, — упрямо возразил Ньютон, — мы навсегда потеряем нашу свободу. А это для науки — гибель. Ведь тогда и относительно научных истин нам придется спрашивать позволения королевских чиновников!
КАК ОТВЕТИЛ БЫ ДИПЛОМАТ
Известный аэродинамик Теодор фон Карман (1881–1963), имевший немалый опыт работы в промышленности, хорошо понимал, как важен такт и деликатность в деловых отношениях. Своим сотрудникам он часто рассказывал любимую притчу о гордом, но плохо игравшем в шахматы дипломате, который однажды проиграл три партии подряд. Когда его спросили о результатах встречи, он сказал так:
— Я, несмотря на предпринятые соответствующие усилия, не выиграл первой партии, а мой достойный соперник не проиграл второй. Что касается третьей партии, то, когда я поинтересовался у него, не пора ли заключить ничью, он любезно не согласился…
«ЮБИЛЕЙНЫЙ ВЫГОВОР»
В 1930-е годы начинающий инженер, а впоследствии крупный организатор советской оборонной промышленности И. А. Барсуков работал главным механиком на Московском автозаводе, у знаменитого И. А. Лихачева (1896–1956).
На предприятии тогда шла реконструкция и было немало опозданий и срывов. Как-то раз на совещании возник вопрос:
— Кто виноват, что пресс не поставили вовремя?
— Главный механик не успел.
Сурово поглядев на Барсукова, Лихачев сказал:
— Объявляю вам за это выговор!
— Да у меня их, Иван Алексеевич, уже целых девять! — невозмутимо заявил Барсуков.
— Ах, так! — рассердился Лихачев. — Тогда девять выговоров снять, а уж этот, юбилейный, объявить!
ВРЕДЕН ЛИ ВРЕДЕН?
Известный русский химик Ф. Р. Вреден (1841–1878) в последние годы работал в Варшавском университете. Как-то раз приехавший из Петербурга инспектор, лично знавший Вредена, поинтересовался у попечителя:
— Ну а как служит этот? Вреден?
Превратно поняв вопрос и стараясь как-то выручить профессора, попечитель поспешил успокоить инспектора:
— Не столько вреден, ваше высокопревосходительство, сколько бесполезен…
И ХВАТИТ ОБ ЭТОМ!
Как-то раз берлинский врач Штейн посоветовал кайзеру Вильгельму II пригласить из Вюрцбурга в Берлин физика Вильгельма Конрада Рентгена (1845–1923), чтобы полюбоваться только что открытыми им всепроникающими X-лучами Эта демонстрация в императорском дворце широко освещалась в тогдашних немецких газетах, но Рентген не любил распространяться о своих контактах с кайзером. И это ярко проявилось, когда через несколько лет профессор Р. Майер взялся написать статью об открытии X-лучей в связи с присуждением Рентгену Нобелевской премии.
— Говорят, одним из первых с открытыми вами лучами познакомился сам император во время демонстрации во дворце, — почтительно произнес Майер.
— Ну, это была далеко не первая демонстрация, — нехотя возразил Рентген, а потом оживился: — Впрочем, она запомнилась мне — ведь именно на ней помогавший мне Штейн предложил использовать X-лучи для обнаружения пуль в теле раненых…
— Однако хотелось бы подробнее узнать о ваших берлинских впечатлениях, встречах, о том, что вас поразило, — промямлил Майер, надеясь выудить хоть какие-нибудь детали беседы с императором.
— Да я же и говорю: самое интересное — прогноз Штейна, блестяще оправдавшийся. И хватит об этом!
А ЕЩЕ ОН НЬЮТОНА УВАЖАЕТ…
Один из «невыдуманных рассказов», сохранившихся в архиве члена-корреспондента АН СССР И. С. Шкловского, касается малоизвестного периода жизни крупного советского астронома Николая Александровича Козырева (1908–1983).
Начало 1942 года репрессированный профессор встретил в лагере в Туруханском крае, в самых низовьях Енисея, отбыв половину из 10-летнего срока. Там заключенные занимались тяжелыми монтажными работами на мерзлотной станции. И тут выяснилось, что Н. А. Козырев, обладая от роду недюжинным здоровьем, мог на 40-градусном морозе, в ледяной ветер монтировать провода голыми руками. Столь необыкновенная способность, естественно, помогла ему перевыполнять план на сотни процентов. Лагерное начальство даже назначило его старшим в группе. Но появились и завистники. Некий бывший бухгалтер, как тогда говорили, «бытовик», начал заводить с ним пространные разговоры. Николай Александрович, соскучившись по нормальной беседе и ничего дурного не подозревая, охотно поддерживал их. И вот однажды «бытовик», выждав удобный момент, задал коварный вопрос: как он относится к высказыванию Ф. Энгельса, что-де Ньютон — индуктивный осел. Козырев ответил подобающим образом, а провокатор поспешил написать на него донос.
16 января дело Н. А. Козырева рассматривал суд Таймырского национального округа в Дудинке.
— Значит, вы не согласны с высказыванием Энгельса о Ньютоне? — спросил председатель суда.
— Я не читал Энгельса, но знаю, что Ньютон — величайший из ученых, живших на Земле, — ответил подсудимый.
Учитывая отягчающие вину обстоятельства военного времени, суд добавил Н. А. Козыреву еще 10 лет. Однако Верховный суд РСФСР отменил это решение «за мягкостью приговора». Козыреву вполне реально угрожал расстрел.
В эти страшные дни, когда со дня на день можно было ожидать прибытия с верховья реки расстрельной команды, огромную моральную поддержку Николаю Александровичу оказал отбывавший вместе с ним срок Лев Николаевич Гумилев — видный советский историк. К счастью (в данном случае подходит именно это слово), через несколько недель Верховный суд СССР оставил решение Таймырского окружного суда в силе.
КОГО ЖЕ Я НЕНАВИДЕЛ?
Известный французский кристаллограф и минералог, аббат Рене Жюст Гаюи (1743–1822) был упрямым, замкнутым человеком, не интересовавшимся ничем, кроме своей науки. В 1792 году якобинцы в революционном запале арестовали его по причине «недостаточной ненависти к королю», только что свергнутому с престола. Ж. Сент-Илер, бросившийся выручать своего учителя, не только добился освобождения Гаюи, но и привлек его к важным для республики научным исследованиям. И когда на одном из митингов какой-то оратор похвалил ученого за героические труды на благо славного отечества, Гаюи тихонько спросил Сент-Илера:
— А как звали того короля, которого я недостаточно ненавидел?
САМ-ТО ХОТЬ ЧИТАЛ?
Крупный российский делец С. С. Поляков (1837–1888), наживший миллионы на железнодорожных подрядах, испытывал тем не менее жесточайший комплекс неполноценности: Самуила Соломоновича очень уж удручала мысль, что все относятся к нему только как к удачливому финансовому махинатору — не более. И вот, чтобы создать себе репутацию серьезного специалиста и заставить окружающих уважать себя, он заказал нескольким литераторам книгу по истории русского железнодорожного дела. Роскошно издав ее под своим именем, новоявленный автор закупил почти весь тираж и принялся распространять экземпляры этого сочинения среди высокопоставленных лиц империи. Среди таких сановников оказался будущий министр путей сообщений, а в дальнейшем — председатель Совета министров, граф С. Ю. Витте (1849–1915). Приняв дар Полякова, Сергей Юльевич небрежно полистал книгу и вдруг спросил:
— А ты сам-то хоть ее читал?
РАЗНИЦА МЕЖДУ НАМИ И ИМИ
В XIX веке английский путешественник Д. М. Уоллес в своем широко известном труде «Россия» писал: «В лучших географических руководствах Дон считается одной из главных рек Европы: длина и ширина его действительно дают ему на это право, но глубина его во многих местах находится в смешном несоответствии к длине и ширине». И в самом деле, капитанам донских пароходов нередко приходилось замедлять ход, чтобы не наехать на переезжающих через реку всадников. Еще больше препятствия для судоходства представляли наносные песчаные мели, с которых пароход силой своей машины сойти не мог. И тут выручала природная сметка русского человека.
