— Как вы будете жить? Вам ведь надо кормить двоих детей.
— Пойду на швейную фабрику. На «Большевичке» швея зарабатывает 240 рублей в месяц.
— Надеюсь, до этого не дойдет.
— Ничего. В жизни бывают вещи и похуже.
* * *
С Колей Вильямсом мы встречались уже около года. Все мои декларации об институте брака он уже слышал: это лотерея, в которой никто не выигрывает; я не знаю ни одного брака, который мог бы служить примером для подражания; дети — единственное вознаграждение в браке, а у меня двое сыновей, так что хватит с меня. Вильямс был женат дважды, оба раза неудачно. Сейчас он чувствовал себя вполне комфортно, зная, что я не собираюсь посягать ни на его личность, ни на его знаменитую фамилию.
Теперь я оказалась в опасности. Если одинокая женщина нигде не работает, ее могут обвинить в тунеядстве со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вильямс нашел выход — сделал мне предложение.
— По закону жена может находиться на иждивении мужа и не работать, и пусть они идут ко всем чертям. Нужна печать в паспорте. А между нами все останется по-прежнему. Мы не обязаны жить в одной квартире и вести общее хозяйство. Ты не должна менять фамилию. У тебя просто будет свидетельство о браке. Эта бумажка нужна для них, а не для нас.
Менее романтическое предложение руки и сердца трудно вообразить, но это было предложение настоящего друга. В марте 1968 года мы подали заявление в ЗАГС. Регистрация была назначена на 19 апреля. Никаких торжеств с цветами, музыкой, гостями не намечалось. Мы просто вернемся ко мне домой и выпьем по бокалу вместе со свидетелями бракосочетания. На эту роль я пригласила Наташу Садомскую, а Коля позвал Славу Грабаря.
Накануне я сказала Ларисе Богораз, что мы с Колей собираемся расписаться.
— А когда свадьба?
— Какая свадьба? Будут только свидетели. Это пустая формальность.
— Когда вы регистрируетесь?
— Завтра в пять часов.
На следующий день, в половине пятого, появились Лариса и Толя с огромным букетом сирени.
— Вы с ума сошли! — только и сказала я.
Тут пришли оба свидетеля, и мы отправились в ЗАГС. Из заднего окна автобуса мы хорошо видели две черные «Волги», которые повсюду следовали — одна за Толей, другая за Ларисой.
Регистрация не заняла много времени. Штампы были поставлены, бумаги подписаны. Лариса с Толей ушли, а мы вернулись домой. Слава извлек из кармана пальто бутылку водки. Я пошла на кухню сообразить что-нибудь на ужин. Раздался звонок в дверь — пришла Ада Никольская, тоже с цветами. Снова звонок, и — полная неожиданность — на пороге стояла мама Коли.
— Знаю, что вы не празднуете. Но мне хочется вас поздравить.
Пока я разогревала котлеты с макаронами (больше ничего в доме не было), гости развлекали себя сами. Мужчины выпивали. Наташа с Адой затеяли танцы. Войдя в комнату, я увидела, что у каждой на голове развевалось что-то вроде фаты, сооруженной из тюлевой накидки. Они попытались и на меня надеть головной убор невесты, но я быстро ретировалась на кухню. Через несколько минут вбежал Грабарь и возбужденно объявил:
— Какие потрясающие девчонки!
Этих девчонок он знал уже лет десять.
* * *
Утром позвонили из Бауманского райкома и сообщили, что согласно результатам голосования партийной организации издательства «Наука» я исключена из рядов Коммунистической партии Советского Союза. По уставу КПСС, окончательное решение о членстве в партии принимало общее партийное собрание по месту работы, а не партбюро и не райком. При этом полагалось положить партбилет на стол и ждать, что решат товарищи по партии — помиловать и вернуть партбилет или казнить и отобрать. В отсутствие «подсудимого» принимать решение об исключении устав запрещал.
Решение о моем исключении приняли в мое отсутствие, видимо, не желая давать мне трибуну для выступления. Но это делало исключение недействительным.
— Вы должны сдать партбилет, — сказал райкомовский голос в трубке.
— Почему я должна?
— Потому что вы исключены.
— Но если я исключена, почему партбилет до сих пор у меня?
— Потому что вы не были на собрании.
— Если я не присутствовала на собрании, которое меня исключало, значит, мое исключение недействительно. Зачем же я буду сдавать партбилет?
— В таком случае вы, как член партии, должны явиться в райком и сдать партбилет.
— Но я больше не выполняю указаний партии. Вы же меня исключили.
После долгих препирательств голос задал практический вопрос:
— На каких условиях вы согласны вернуть партбилет?
— Если за ним придет лично Леонид Ильич Брежнев.
Трубку повесили.
* * *
Меня уволили из издательства 23 апреля 1968 года. Основание — «несоответствие служебному положению».
В конце месяца Коля сказал мне:
— Возьми вот за этот месяц. Хоть наш брак и формальность, но я же постоянно здесь. И обедаю с вами. — Он отдал мне свою зарплату, оставив двадцать рублей на карманные расходы.
Коля преподавал на кафедре математики Института тонкой химической технологии. В начале мая его вызвал заведующий кафедрой Сергей Иванович Стриженов.
— Николай Николаевич, боюсь, у меня плохие новости. Как я понимаю, вы там что-то подписывали.
— Подписывал.
— Это плохо, очень плохо. Я не хотел бы вас увольнять. Знаете, на нашем факультете почти все евреи, кроме нас с вами.
Коля объяснил ему, что Галансков и Гинзбург не совершали никакого преступления и что он подписал письмо из солидарности с друзьями. К политике это не имеет никакого отношения.
Коля не был членом партии, и можно было надеяться, что он отделается выговором. На собрании кафедры никто не призывал его уволить. Предстояло еще собрание факультета. Там слово взял секретарь парткома:
— Людям с такими взглядами нельзя доверять воспитание молодежи. Мы не хотим повторения Польши. — Он имел в виду студенческие волнения в Польше, жестоко подавленные в марте 1968 года{13}.
Затем задал вопрос один из профессоров:
— Насколько известно, было еще письмо от девяноста девяти математиков, возражавших против помещения в психиатрическую лечебницу Александра Есенина-Вольпина. Это письмо вы тоже подписывали?
Коля признался, что и это письмо подписал.
— Почему?
— Потому что он мой друг.
— Создается впечатление, что все ваши друзья идеологически ненадежны. Как вы это объясните?
— Не знаю. Просто они люди хорошие.
* * *
У выхода Колю ждали студенты. Он рассказал о собрании, и они все вместе отправились в какую-то забегаловку. Я ждала его звонка и очень нервничала — уволят или не уволят? Звонка не было. Его самого тоже, хотя он должен был вернуться не позже двух часов. Было уже три, я все больше волновалась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
