Перед ним возник вдруг Апостол, фанатик, Фолимун 66-й, преградив ему дорогу в этом хаосе. Апостол смеялся и протягивал ему руку фальшивым дружеским жестом. Потом и Фолимун исчез из виду, а Теремон продолжал прорываться к выходу, вниз по винтовой лестнице, спотыкаясь на каждом шагу, карабкаясь по головам горожан, которые так тесно сбились в нижнем этаже, что не могли двинуться. Ему удалось вырваться в дверь. В холодную ночь. Он с непокрытой головой, дрожа, стоял во Тьме, которая не была больше Тьмой… все освещало жуткое, омерзительное, немыслимое сияние тысяч беспощадных солнц, заполнивших небо.
От них негде было укрыться. Даже закрыв глаза, ты продолжал видеть их страшный свет. Сама Тьма была ничто в сравнении с неумолимым давлением головокружительного сияющего свода, света столь яркого, что он прокатывался по небу, как гром.
Теремон вспомнил, как ему показалось, что сейчас небо вместе со всеми Звездами рухнет на него. Он упал тогда на колени и закрыл голову руками, хотя и понимал, что это бесполезно. Вспомнился ему и всеобщий ужас, мечущиеся вокруг люди, их вопли. Высоко над горизонтом стояло зарево горящего города. И над всем этим – волны страха, бьющие с неба, с этих безжалостных, не знающих пощады Звезд, вторгшихся в их мир.
Это было все. Дальше наступила пустота, полная пустота – вплоть до того момента, когда он очнулся, вновь увидел на небе Онос и начал собирать воедино частицы и осколки своей памяти.
Я Теремон 762-й, вновь повторил он себе. Раньше я жил в Саро и вел колонку в ежедневной газете. Саро больше нет. Газеты тоже.
Миру пришел конец. Но Теремон был жив, и разум, как он надеялся, возвращался к нему. Что теперь? Куда идти? – Сиферра! – позвал он.
Никто не ответил. И Теремон снова медленно поплелся вниз с холма, мимо поломанных деревьев, мимо сгоревших перевернутых машин, мимо мертвых тел. Если такое творится за городом, подумал он, что же тогда в самом городе?
Мой Бог…
Боги! Что вы сделали с нами?
Глава 29
У трусости тоже есть свои преимущества, говорил себе Ширин, отпирая дверь кладовой в подвале обсерватории, где пересидел всю Тьму. Ему все еще было не по себе, однако в том, что рассудок он сохранил, сомневаться не приходилось. Во всяком случае, рассуждал он не менее здраво, чем раньше.
Снаружи как будто было тихо. И хотя окон в кладовой не имелось, через решетку под потолком обсерватории проникало достаточно света, чтобы уверить Ширина в том, что утро наступило и солнца вновь вышли на небо. Может быть, и приступ всеобщего безумия миновал, и можно попытаться выйти.
Ширин высунул нос в коридор и осторожно огляделся.
Первое, что он ощутил, был запах дыма. Но запах застоявшийся, давний, прогорклый, сырой – запах потушенного пожара. Обсерватория была каменная, а кроме того, ее в свое время оборудовали высокоэффективной системой пожаротушения, которая, должно быть, сработала, как только погромщики подожгли здание.
Толпа! Ширин содрогнулся от одного воспоминания.
Психолог знал, что ему никогда не забыть того момента, когда толпа вломилась в обсерваторию. Память об этом будет преследовать его всю жизнь – эти перекошенные, искаженные лица, эти обезумевшие глаза, этот яростный вой. Эти люди лишились той малой толики разума, которой обладали, еще до полного затмения. Сгущающейся Тьмы оказалось довольно, чтобы столкнуть их за грань безумия – Тьмы, да еще искусного науськивания Апостолов, чье пророчество восторжествовало. Многотысячная толпа явилась, чтобы истребить презренных ученых в их логове – ворвалась, размахивая факелами, дубинками, метлами, всем, чем можно бить, крушить, ломать.
Как ни парадоксально, но именно появление толпы помогло Ширину взять себя в руки. Он пережил скверный миг, когда вместе с Теремоном спускался вниз, чтобы забаррикадировать дверь. Сначала он чувствовал себя хорошо и даже ощущал странный прилив отваги, но потом Тьма коснулась его, словно волна ядовитого газа, и он совершенно сломался. Он скорчился на ступеньках, похолодев от ужаса, вспоминая свою поездку через Таинственный Туннель и сознавая, что теперь поездка будет длиться не какие-то несколько минут, а мучительно тянуться час за часом.
Теремон тогда пришел к нему на помощь, и Ширин уже немного оправился, когда они вернулись в купол обсерватории. Но потом настало затмение – и вышли Звезды. Хотя Ширин и отвернулся, когда этот проклятый свет проник через отверстие в кровле, полностью избежать ужасающего зрелища ему не удалось. И какой-то миг он чувствовал, как разум покидает его – как рвется тонкая нить рассудка…
Но потом явилась толпа, и Ширин понял, что речь идет не только о спасении рассудка, но и о спасении жизни. Если он хочет пережить эту ночь, ничего не остается, как только взять себя в руки и найти какое-нибудь укрытие. От его наивного плана наблюдать Тьму глазами отрешенного, бесстрастного ученого, каким он себя мнил, не осталось и следа. Пусть это явление наблюдают другие. Он спрячется.
И ему каким-то чудом удалось пробраться в подвал, в эту славную маленькую каморку со славной маленькой лампадкой, дававшей слабый, но такой успокоительный свет. Ширин запер дверь и переждал Тьму. Он даже немного поспал.
И вот уже утро. А может, и день. Одно несомненно: ужасная ночь кончилась, и все утихло, по крайней мере в стенах обсерватории. Ширин прокрался к лестнице, постоял, прислушиваясь, и начал осторожно подниматься.
Повсюду тишина. Лужи грязной воды от пожарных распрыскивателей. Гнусный смрад застарелого дыма.
Ширин задержался на площадке и предусмотрительно снял со щита пожарный топорик. Он сильно сомневался, что сможет ударить этим орудием живое существо – но топорик не помешает, если снаружи в самом деле царит такая анархия, как предполагалось.
Теперь надо выйти на первый этаж. Ширин открыл дверь, ведущую из подвала – ту самую, которую захлопнул за собой вечером в своем лихорадочном бегстве – и выглянул.
Представшее перед ним зрелище ужаснуло его.
В большом вестибюле обсерватории было полно народу – весь пол усеивали тела, словно здесь всю ночь шла колоссальная пьяная оргия. Но эти люди не были пьяны. Одни лежали в тех неестественных вывернутых позах, которые могут принимать только трупы. Другие валялись один на другом по двое и по трое, как выброшенные половики. Эти, скорее всего, тоже были мертвы или погружены в глубокое предсмертное беспамятство. Третьи были определенно живы, но ополоумели – они сидели на полу, хныча и скуля.
Все выставленное в вестибюле – приборы, портреты великих астрономов, подробные карты неба, – было поломано, порвано, сожжено или просто растоптано. Ширин видел в мешанине тел обугленные клочки и обломки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
