Тухачевский неохотно взял листок и вдруг жадно приник к нему. То был его знаменитый приказ № 1423, подписанный им и оглашенный в войсках фронта перед началом польской кампании:
«Бойцы рабочей революции! Устремите свои взоры на Запад. На Западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! На Вильну, Минск, Варшаву — марш!»
Перечитав несколько раз эти щедро насыщенные революционным пафосом строки, Тухачевский долго молчал, перебирая в еще живой памяти радостные и трагические картины недавнего прошлого. Наконец он сказал:
— Как жестоко мы ошиблись! Польский национализм оказался сильнее нашего интернационализма.
— С тобой согласен и пан Пилсудский, — поддержал его Вересов. — Он прямо говорил, что в течение всей войны никогда не боялся, что в своем тылу будет иметь какое-либо восстание.
Вересов боготворил Тухачевского и не только во всех своих поступках, но и в мыслях стремился быть похожим на него. Он не представлял себе, что придет день, когда совершенно непредвиденные обстоятельства выведут их на разные дороги в жизни и разъединят едва ли не навсегда.
Даже в страшном сне Вересов не мог предположить, что неожиданно для них самих возникнет то отчуждение, которое с течением времени будет возрастать все более и более, пока не приведет к окончательному разрыву.
А все произошло из-за того, что Тухачевского уже практически в мирные дни снова позвали идти в бой, снова планировать боевые операции и осуществлять их. Собственно, если говорить точнее, не позвали, не пригласили, а принудили волей насмерть перепуганных политиков, стоящих у руля власти. И теперь уже приказали идти в бой не против белых, которые, по существу, были его же соотечественниками, только инакомыслящими, и которые уже были разгромлены; не против поляков, которые представляли собой чужеземную враждебную силу и которые теперь, заключив мир с Советской Россией (крайне унизительный и невыгодный для нее)[28], кажется, успокоились. Ему приказали разгромить своих же единокровных братьев, тех самых, кто еще совсем недавно вместе с ним, Тухачевским, разжег огонь революции, встал на ее защиту с оружием в руках, был надежнейшей опорой большевистского переворота и одним из главных источников побед в гражданской войне.
Это было подавление так называемого Кронштадтского мятежа и крестьянского восстания на Тамбовщине под предводительством Антонова и потому получившего название антоновщины, подавление, в котором командарм Тухачевский сыграл едва ли не самую заглавную роль и за участие в котором его до конца жизни мучила больная неутихающая совесть.
Наступил март. Он выдался пронзительно холодным и ветреным, дышал в лица людей сырыми метелями, вызывая неверие в то, что когда-нибудь придет желанное тепло и из-за полога тяжелых мрачных туч выглянет солнце.
Тухачевский вернулся из наркомата обороны оживленный и озабоченный и тут же позвонил Вересову:
— Можешь приехать? Очень нужно поговорить. Есть важные новости.
Вересов примчался на квартиру Тухачевского незамедлительно.
После обычных крепких объятий они уселись за стол. Маша принесла кофе и пирожные.
— А чего-нибудь покрепче? — лукаво спросил Тухачевский. — Есть повод для тоста.
Маша послушно исполнила желание мужа, принесла коньяк.
Тухачевский разлил янтарную жидкость в хрустальные рюмки, с загадочным видом посмотрел на Вересова. Тот сразу понял, что произошло нечто неожиданное.
— Выпьем, Вячеслав! — почти торжественно провозгласил Тухачевский. — Кажется, судьба еще не окончательно выбросила меня на обочину жизни. А то уж думал покупать на Неглинной рыболовные снасти да затянуть: «Люблю я летом с удочкой над речкою сидеть!»
— Ты же не рыбак, Михаил. Ты охотник. И ружья у тебя есть.
— И рыбалка и охота отменяются! — возбужденно и радостно воскликнул Тухачевский. — Ты хоть бы поинтересовался, чему я так радуюсь.
— А это и ежу понятно. — Вячеславу передалось веселое состояние друга. — Никак, получил новое назначение?
— Попал в точку. Только ни за что не догадаешься какое. Пари?
— Не волнуйся, уже догадался. Кронштадт?
— Ты — провидец! — восхитился и изумился Тухачевский. — Небось уже разнесся слух?
— Нет, Миша, простая интуиция. Кого же еще, как не тебя, бросать туда, где Кремлю грозит такая опасность?
— Все верно, Вячеслав, и признаюсь, этим доверием я горжусь. И рад тому, что не списали меня из-за Варшавы. Значит, еще верят, еще ценят. Вот давай и выпьем за это!
— И как же мне теперь тебя величать?
— Командующий Седьмой армией, которой приказано штурмовать Кронштадт и уничтожить мятежников.
— Понятно. — В голосе Вячеслава прозвучало явное разочарование. — Значит, штурмовать Кронштадт и перестрелять мятежников как куропаток, как уже изволил в высшей степени образно выразиться Троцкий?
И Вячеслав отставил рюмку в сторону.
— Что с тобой? — насторожился Тухачевский.
— Ничего особенного. — Вячеслав нахмурился. — Хотел бы я знать, кого ты будешь на сей раз штурмовать и кого готов перестрелять как куропаток, тех самых «куропаток», которых в семнадцатом Троцкий называл «красой и гордостью революции». Да если бы эти «куропатки» не взяли сторону большевиков и не сражались геройски, чтобы отстоять новую власть, был бы ты сейчас красным командармом, товарищ Тухачевский? Скажи мне, только честно, почему ты не отказался от этого ужасного и позорного назначения?
Тухачевский тоже отставил рюмку и уставился на Вячеслава, будто видел его первый раз в жизни.
— Ты что, с ума спятил, Вячеслав? — Голос его дрожал. — Ты не понимаешь не то что алгебру — тебе недоступна даже арифметика революции. Ты не диалектик. Да, вчера эти матросы геройски защищали революцию, а сегодня они переродились, они готовы всадить нож в спину этой самой революции! Ты думаешь, это случайно? Это заговор международного империализма! Их науськивают левые эсеры, бывшие царские генералы вроде Козловского и конечно же зарубежная агентура, которая хочет взорвать нашу власть изнутри.
Вересов горько усмехнулся:
— Никогда не думал, что ты так легко поддаешься пропагандистским штампам, Михаил. Бьюсь об заклад, ты пересказываешь мне то, что тебе в уши нажужжал Лев Давидович, перед тем как подписать приказ.
— Я бы не хотел, Вячеслав, чтобы со мной разговаривали в таком духе и таким тоном даже мои лучшие друзья. — Тухачевского кровно обидело то, что произнес Вересов.
— Хорошо, не буду. Но ответь мне тогда на такой вопрос. Я предложу тебе простую ситуацию. Представь себе, что ты не командарм, а рядовой матрос, служишь в Кронштадте. Отец и мать у тебя крестьяне, скажем в Рязанской губернии. И вот ты поехал к ним на побывку и видишь: урожай зерна, который они вырастили с великим каторжным трудом, продармейцы ссыпают в мешки и увозят в город. До последнего зернышка! А у родителей еще дети — мал мала меньше. А не отдать хлеб — тут же твоего отца и мать поставят к стенке как самых ярых контрреволюционеров. Понравится тебе это? Что обещали народу большевики? За что воевали крестьяне в твоей армии? За землю, за волю, за лучшую долю. Скажи честно, дали им большевики землю? Дали волю? Дали лучшую долю? Неужели до тебя, до твоего сердца не доходят рассказы Маши о том, как живут ее родители?
— Вячеслав, на жизнь надо смотреть с реалистических позиций. — Тухачевский верил, что сумеет разубедить друга. — Ведь только-только закончилась война, экономика разрушена, рабочие голодают. А ты хочешь лучшей доли как по мановению волшебной палочки.
— Хорошо. Но скажи, ты знаком с требованиями кронштадтцев?
— Еще бы!
— Тогда я хотел бы знать твое мнение о каждом из них. Вот они хотят, чтобы выборы в Советы проходили тайным голосованием. Что в этом предосудительного? Разве это наносит удар Советской власти? Или они настаивают на свободе слова и печати.
— Еще не пришло время! — Тухачевский произнес это убежденно и решительно. — Сколько в стране внутренних врагов! Мировой империализм не успокоится, пока не сожрет нас с потрохами. А они — подавай им свободу слова и печати. Да произойди такое — Советская республика рухнет!
— И республики, и монархии, и империи разрушает не правда, их разрушает ложь! — страстно воскликнул Вячеслав.
Тухачевский раскрыл лежавший на кресле портфель, вынул из него несколько листков.
— Ты хочешь такую правду?! — Гнев закипал в его голосе. — Я тебе прочитаю, послушай: «Воззвание Кронштадта. Всем! Всем! Всем!
В Кронштадте вся власть перешла в руки Временного революционного комитета без единого выстрела…
