и пряники. Она два раза заваривала крепкий и необычайно вкусный чай, в который добавила для пущего аромата листья смородины. Политику они больше не трогали. Им и без этого было о чем поговорить. Неожиданно найдя, друг в друге родственную душу, они не спеша рассказывали о себе. Без прикрас и без утайки, как пассажиры поезда дальнего следования рассказывают о себе все-все, зная, что завтра они расстанутся и уже больше никогда не встретятся. Эти же двое, напротив, прекрасно осознавали, что сейчас, сидя за одним столом и, глядя в глаза, друг другу, своими откровениями только начинают свой совместный жизненный путь. У одного из них этот путь не обещал быть долгим в силу объективных причин, но он старался сейчас даже не думать об этом. Чувствуя прилив жизненных сил, он хотел, хотя бы напоследок попытаться еще раз вспомнить ощущения молодости в теле и в душе, основательно уже подзабытые. А там, Бог его знает, может и удастся обвести судьбу и время вокруг пальца, выкроив для себя маленький кусочек счастья. Она же, вообще, кажется, не хотела задумываться ни о чем, просто окунувшись с головой в омут неизвестности с фатализмом, присущим большинству русских людей. Наконец, настало время для того, чтобы поставить финальный аккорд этой встрече. Вероника многозначительно посмотрела на ходики, тикающие на стене. Время показывало половину одиннадцатого вечера.
— Ну, что, Иван-царевич, Баба-Яга тебя приютила в своей избушке, накормила, напоила. Теперь по сюжету надобно доброго молодца и спать уложить? — спросила она у вдруг чего-то испугавшегося гостя, глаза ее при этом замерцали каким-то неизвестным внутренним огнем.
— Я, что ж… Я, собственно, не против. Лишь бы не на лопату в печь, — попробовал он неловко отшутиться.
— Значит, с тем, что ты — добрый молодец, а я — Баба-Яга, ты, в принципе, согласен? — выгнула она бровь, но глаза ее смеялись.
— Да нет, я не то имел в виду! Никакая ты не Баба-Яга, а я уж тем более не Иван-царевич, — перешел он к жарким оправданиям.
— Ладно, брось суесловить, Василич, — оборвала она его, тяжко вздохнув. — Я ведь не возражаю против Бабы-Яги. Так оно и есть, чего уж там скрывать? Если ты помнишь русские народные сказки, то должен знать, что бабкина избушка на курьих ножках, как раз стояла на границе яви и нави, то есть на грани жизни и смерти. Вот и я уже, сколько лет живу одной ногой здесь, а другой — там, — мотнула она куда-то в сторону головой.
От ее слов у Афанасьева побежали мурашки по спине. Пальцы правой руки невольно сложились в щепоть для крестного знамения, но рука, будто свинцом налилась, отказываясь слушаться. В глазах плеснуло необъяснимым страхом. Однако это продолжалось всего лишь мгновенье. Затем все это куда-то быстро исчезло.
— Все читали эти известные с детских лет сказки, но ни у кого не мелькнуло даже и мысли о том, что ведь она тоже женщина. Женщина с нелегкой судьбой, раз та вынудила ее жить в стороне от людей. А все, будь то царевичи или просто богатыри заваливались к ней, как к себе домой и сразу от порога начинали что-то требовать. И никто из них даже не догадался спросить у нее: «Как тебе живется, бабушка? Может чем подсобить тебе?»
— Ты хочешь сказать, что я из той же когорты? — дернул Афанасьев щекой, тяжело засопев.
— Нет. Тебя я сама позвала, — сразу пресекла она зарождавшийся спор.
— А ты, пожалуй, будешь не Баба-Яга, — прищурился он, переводя дыхание в нормальный ритм.
— Кто же, тогда? — уперла она руки в боки, мгновенно превратившись в «дражайшую Солоху», что, впрочем, было примерно то же самое.
— Василиса-премудрая, — с театральным пафосом сообщил он, поднимаясь со стула.
— А ты, стало быть…
— Иванушка-дурачок. Тут без вариантов, — комично развел он руками, приводя хозяйку в благодушное настроение.
— Ладно уж, Иванушка! Иди-ка в душ. Найдешь?
Тот кивнул.
— А я пока со стола приберу. Ну, ступай-ступай, — игриво шлепнула она его полотенцем ниже спины для придания нужного ускорения.
Закончив принимать душ, он опять несколько растерялся, не зная, как поступить, ведь ни смены белья, ни халата, ни даже простыни, чтобы обернуться, при нем не было. Но умная женщина и тут не сплоховала. Чуть приоткрыв дверь, она, не заглядывая в ванную, просунула руку в образовавшийся проем. В руке у нее был длинный атласный халат, сопроводив передачу словами:
— Мужских халатов в доме нет. Это мой. Надевай. Не волнуйся, я никому не скажу.
— Без разницы! — почти с вызовом ответил он, принимая из ее рук халат. — А ты, как же?
— У меня еще есть, — беспечно отозвалась она.
Перед тем, как выйти из ванной, он тщательно расчесал свои сильно поредевшие, местами совсем седые волосы, и, взглянув в зеркало, повешенное над раковиной, подмигнул самому себе, цитируя одного из английских классиков:
— «В путь так в путь!», — сказал попугай, когда кошка потащила его из клетки за хвост».
Когда он, освежившийся и благоухающий от ароматов шампуни, выбрался из ванной, Вероника почти с восхищением посмотрела на него. Но застеснявшись, тут же отвела взгляд в сторону. Затем, преодолевая какую-то свою внутреннюю преграду проговорила с трудом подбирая нужные слова:
— Я постелю нам на диване, — кивнула она в сторону уже разложенного дивана. — Извини, что не зову тебя в постель, как положено в таких случаях. Просто… Думаю, что со временем это пройдет… Постарайся же, постарайся меня правильно понять… Я наверное кажусь тебе полной дурой.
— Не надо, Вероника. Я понимаю. Это ваша с Арсением кровать, и ты не хочешь осквернять память о нем, принимая в ней другого мужчину, — догадался он.
Она кивнула, все еще боясь поднять на него виноватые глаза.
— Такой, ты мне нравишься еще больше, — добавил он тихо.
Легкий румянец разлился по ее щекам, а губы едва-едва дрогнули, силясь сказать что-то в ответ, но так и не разомкнулись. Она молча подошла к уже готовой стопке постельного белья и начала застилать первое в их совместной жизни ложе. Ее движения были плавны и неторопливы, словно бы она выполняла не обыденную для женщин работу, а некий магический ритуал. Это зрелище настолько заворожило Афанасьева, что он на несколько мгновений выпал из реальности, в которую не хотелось возвращаться. Впрочем, вернуться в нее все-таки пришлось. И помог ему это сделать звонок, установленный на его коммуникаторе, который требовательно звал его к себе. Валерий Васильевич начал озираться в поисках своего мобильного устройства, но быстро вспомнил, что оставил его в прихожей на тумбочке, когда снимал китель. Бормоча извинения
