Это — Примэль, и у нее очень испуганный вид.
— Матильда, это я, — бормочет дрожащими губами она. — Просто подумала, что нам есть что обсудить.
Несмотря на то, что мой тайный враг оказался всего-навсего приставучей Примэль, не спешу возвращать подсвечник на место. Его тяжесть придает уверенности, что в случае чего — я всегда смогу защитить свою жизнь и честь.
Ну, по меньшей мере, попытаться.
— Прости, я немного нервничаю после всего случившегося, — говорю я, присаживаясь на край старинного кресла в богатой бордовой обивке.
Примэль часто кивает и занимает софу поблизости.
Какое-то время мы обе молчим, и когда я почти готова поторопить ее с разговором, Примэль начинает первой:
— Тебе совсем не страшно… после вчерашнего? Сначала тебя чуть не завалило камнями, а потом эта ужасная смерть бедняжки Риванны. Этот обор уж точно останется в истории самым кровавым.
Она выглядит искренне напуганной.
— Если тебе страшно — наверное, еще не поздно отбыть домой? — говорю первое, что приходит на ум. Примэль единственная в этом замке, кто не боится открыто со мной разговаривать и за одно это стоит быть к ней дружелюбнее. — Уверена, Его Величество поймет.
Девушка закатывает глаза, и достает откуда-то из складок платья маленькую жестяную коробку с леденцами. Предлагает мне угоститься, но я отказываюсь. Видимо, слишком подозрительно быстро, потому что Примэль берет первую же попавшуюся карамельную горошину и отправляет ее в рот.
— Если бы я хотела тебя отравить, — говорит с задорной хищной усмешкой, — я бы лучше подпустила сюда какой-нибудь сонный газ. Никто не травит врагов фруктовой карамелью за грошовую цену. Мой отец считает, что у меня дурной вкус, потому что я люблю сладости деревенских детей, так что приходиться подворовывать их у горничной.
Примэль с громким хрустом разгрызает карамель во рту. И сует в рот следующую горошину.
Я потихоньку беру одну и кладу ее на язык.
В монастыре сладости были под запретом, так что даже такие угощения были в радость.
Вкусно — словно ешь ложками спелую сочную вишню.
— Если бы я сбежала сегодня, — говорит Примэль уже немного напряженным голосом, — то уже завтра стала бы невестой старика. У нас не самый знатный графский род, мои бабка и матушка не были плодовитыми, так что кроме меня и младшей сестры надеяться больше не на кого. А ко мне как раз собирался посвататься барон Фабер. Старший.
Она так выразительно на меня смотрит, как будто ждет, что новость об этом сватовстве произведет на меня какой-то особенный эффект.
Я хорошо знаю дворянство и историю, но фамилия Фабер явно не в первых рядах.
Хотя в голове все же всплывает гравюра изуродованного страшным ожогом мужчины, к тому же еще и одноглазого.
Кажется, он получил эти ожоги в бою в одной из самых первых военных кампаний Эвина Скай-Ринга.
Чтобы как-то проверить правильность своего предположения, как бы между прочим провожу рукой вокруг лица. Примэль огорченно кивает. А когда закрываю один глаз ладонью, ее лицо похоже на скисший помидор.
— У барона только один наследник, так что он рассчитывает, что жена подарит ему еще минимум тройку крепких сыновей, — продолжает жаловаться Примэль, — а ему уже пятьдесят восемь! Я не уверена, что смерть так уж хуже печальной участи тешить его немощное старческое мужское достоинство.
Мы морщимся в унисон, и так же вместе хихикаем.
— Я думаю, — уверенно говорит моя новоиспеченная подруга, — король выберет тебя.
— Думаю, леди Мор этого не допустит — готова поспорить, она уже знает цвет его камзола, чтобы идеально с ним сочетаться.
— Я вообще, а не про танцульки. Ты будешь королевой. — Примэль дает мне еще один леденец и прижимисто прячет коробку обратно в потайной карман. — Ты одна здесь хоть что-то знаешь о том, как устроен этот мир, и как в нем выживать. Ты особенная, Матильда. Не зря же Вероника так бесится на твою породу.
Мы уходим по очереди — сначала она, потом — я.
Слова Примэль не дают покоя.
Я — точно не породистая. Это настоящая герцогиня особенная, не такая как все, а я — выброшенная собственными родителями безродная дворняжка. Мне никогда не стать королевой, и это… неприятно ранит. Как будто придется добровольно отдать то, что принадлежит мне по праву.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я так настойчиво отмахиваюсь от этих странных и ненужных мыслей, что не сразу понимаю, почему в моей комнате такой ужасный беспорядок. Просто замираю посреди разбросанных повсюду платьев, нижнего белья и пустых коробок из-под обуви.
Что тут вообще произошло?
Обыск?!
Или пока меня не было кто-то очень находчивый устроил платный аттракцион «Отомсти дочери предателя»?
Хватаю лежащее на полу голубое атласное платье… и замираю от ужаса.
Оно все изрезано на лоскуты — от лифа до складок на юбке.
Буквально — дорогой атлас похож на толстую неряшливую бахрому.
Беру другое, треть, следующее.
Они все испорчены!
Все — даже носовые платки исполосованы в клочья!
Я обессиленно опускаюсь на пол, вдруг отчаянно понимая, что если мне не пришлют платье, то на завтрашний бал идти мне не в чем. Абсолютно не в чем, без преувеличений.
Разве что моя горничная смилостивится и одолжит свою униформу.
Глава шестьдесят первая
Я беру себя в руки и снова перебираю рвань на полу.
Не могли же мои невидимые доброжелатели уничтожить абсолютно все.
На это потребовалось бы по меньшей мере несколько часов!
Но сколько бы я ни рылась, как тщательно не выискивала бы среди безнадежно испорченных нарядов хоть один целый клочок — все оказалось бесполезно.
Каждое платья, каждая нижняя юбка и даже чулки были безнадежно изрезаны и изодраны.
В сердцах, бросаю рваное платье красивого цвета «королевский синий» и снова усаживаюсь на пол, прямо на кучу рванья, как наседка на свое единственное добро.
Кто-то очень смелый сделал это.
Кто-то достаточно самоуверенный, чтобы не переживать из-за возможной поимки прямо на месте преступления.
Нужно обладать либо нечеловеческой выдержкой, либо индульгенцией на любую гадость, чтобы сидеть в чужой комнате под носом у двух королевских гвардейцев, и методично кромсать чужое имущество.
Злость заставляет меня подобрать сопли и в несколько шагов оказаться у двери.
Распахнуть ее вне себя от ярости, и впериться взглядом в одного из охранников.
Это не Орви.
Смотрю на другого — и это тоже не он.
Более того — уверена, я вижу эту парочку впервые. Раньше за мной ходили Орви и его напарник — высокий рыжий детина с выщерблиной в передних зубах, от которого всегда странно пахло какой-то лекарской мазью. Кажется, от насморка.
— У меня сменилась охрана? — стараюсь задать вопрос максимально беспристрастно.
— Распоряжение милорда Куратора! — вытягиваясь в струну, чеканит правый, долговязый и, несмотря на молодой возраст, уже заметно лысеющий гвардеец. — Караул меняется дважды в день!
Я поджимаю губы.
— И… когда будет следующая смена караула?
— В три часа по полудни, Ваша Светлость.
Бросаю взгляд на огромные механические часы, которые висят в проеме над этажами — еще пятнадцать минут до срока.
Но что с того?
— Кто-то входил в мою комнату, пока меня не было? — продолжаю задавать вопросы, сохраняя максимально беспристрастный вид. — Кто угодно.
У долговязого вытягивается лицо, и это недоумение, граничащее с возмущением, невозможно подделать. Я уверена в этом. Гвардейцы Его Величества — верные солдаты Артании, они храбрые и смелые, но вряд ли в список их талантов можно занести выдающиеся театральные способности. Хотя бы потому, что в отличие от Элитной гвардии, все эти, в черных мундирах, выходцы из бедных семей — сыновья кузнецов, пахарей и плотников. Я — такая же, безродная. И до того, как судьба сунула меня в свой замысел, способность врать отсыхала во мне всякий раз, когда ко мне обращался хоть кто-то, благороднее лавочника.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
