прокашлялась. – От кого? Ребенок.
Меффрэ осклабилась.
– Не бойся, девочка, – сказала она. – Никакой потной возни.
Она прошла к морозильнику над столом и выдвинула оттуда небольшой сетчатый ящичек, заполненный колбочками.
– Ты уснёшь ненадолго, а проснёшься уже беременной.
– Это… это чьё-то семя? – с отвращением спросила актриса. – Я не смогу…
– Это отличное семя, – твёрдо сказала Меффрэ. – У него много хороших свойств. Будем надеяться, что они передадутся твоим дочерям. Нашим дочерям. Мальчики, как ты понимаешь, абсолютно исключены.
– Я не смогу, – повторяла Нони, закрыв ладонями лицо. – Не смогу. Вы не понимаете.
– Я всё понимаю, и всё ты сможешь, – непреклонно ответила Меффрэ. Так суровая мачеха парирует глупости дуры-падчерицы.
– Меня спасут, – сказала Нони, утирая слёзы. – Жак и его друзья придут и вытащат меня. И вам будет плохо.
– Даже если они сюда доберутся, – произнёс незнакомый мужской голос, – в эту лабораторию им не попасть. Это самое безопасное место в мире, безопаснее, чем ваше предыдущее убежище.
Открылась дверь, и вошел Франциск Прелати, худой пожилой колдун с вытянутым сухим лицом, одетый в зелёный халат лаборанта и длинные гладкие резиновые перчатки
– Безопаснее и просторнее, – заметила Меффрэ. И тут только она осознала, что её муж вошёл без стука, без приглашения и разрешения, то есть дело было серьёзное. Она с тревогой посмотрела на него: так и есть, на его лице было изображено ангельское терпение, как всегда в те моменты, когда он хотел сообщить ей особенно скверную новость. В колбе, которую он нёс осторожно, жидкость была бурой, а на дне шевелились тёмно-коричневые хлопья. Не красноватые, что было бы приемлемо, а густо-тёмно-коричневые.
У Меффрэ ослабли ноги, она опёрлась на столик.
– Сколько? – одними губами спросила она. Франциск поклонился Нони вежливо, затем бесконечно сочувствующим голосом произнёс:
– Шестьдесят. Плюс-минус два-три года.
Меффрэ потрясённо глядела на него, затем медленно перевела взгляд на красавицу, сидевшую на койке. Нони по-прежнему прятала лицо в ладонях.
– Шестьдесят…– выговорила Меффрэ. – Шестьдесят.
Актриса подняла голову. Господи, подумала Меффрэ, как же я сразу не увидела. Глаза. Глаза ведь сразу выдают. Как же я не увидела? Как?
– Шестьдесят три, если точнее, – тихо сказала Нони, разглядывая кисть своей руки, будто видела её в первый раз. – Мне шестьдесят три года, уважаемая… Клотильда.
Посмотрела на Прелати, затем на Меффрэ.
– И, я думаю, это проблема. Поэтому… – она терпеливо улыбнулась. – Поэтому расскажите, что вы тут умеете. В лучшей клинике этого мира.
6
– Это первый и единственный саркофаг, про который мы наверняка знали, кто там лежит, – слегка отрешённо рассказывала Прелати. – К тому же ещё неэвакуированный. Но через полгода мы с Франциском уже отчаялись напасть на след, и Меффрэ решила вернуть нас с Майей в Британию, чтоб потом придумать, как выкрасть его уже у эвакуаторов, если они его найдут. Меффрэ послала за нами автокапсулу, но она поломалась. То, что вы называете чудовищем. Вы его распилили и вытащили нас оттуда. Дальше вы знаете. Всё пошло совсем не так.
Некоторое время царила тишина. Питер, Жак и Аслан молчали, обдумывая рассказ женщины, выдающей себя за горничную. Питер был прав, думал Аслан, чудовища – это действительно транспорт… Случайность? В чём ещё он может быть прав?
– А что стало с этими… старостой и егерем? Которые вас пустили в Лилль.
– Не знаю, – коротко ответила Прелати. Майя быстро подняла на неё взгляд и также быстро опустила глаза.
– И что, – хмуро произнёс Питер через полминуты. – Как теперь жить.
– Допустим, мы вам верим, – сказал Аслан. – Что вы собираетесь делать сейчас?
– Я своё дело сделала, – ответила Прелати. – У неё теперь есть настоящая древняя женщина. Мы ей больше не нужны.
– Что делать-то будете? – повторил Аслан.
– Не знаю, – повторила Прелати. – Пойдём подальше от Парижа, со всеми. Не нравятся мне эти новые порядки.
– Я вам так скажу, мадемуазель Прелати, – заговорил Жак, глядя в землю у её ног. – Может и правда мир обречён из-за мужчин, а эти ваши женские идеи очень правильные и прогрессивные, но от этого они не становятся ни менее мелкими, ни менее подлыми, ни менее глупыми.
– Жак, – произнёс Питер.
– Нет уж, позволь, – свободный финансист слегка повысил голос. – Я вам скажу, что будет, когда наступит мир одних женщин, добрых, умных и мирных. Так вот, среди этих ангелов очень скоро появятся злобные, агрессивные и воинственные. Они захватят ваш дивный прекрасный мир и сами станут в нём править, и начнут войны, и будут убивать и покорять, и история начнётся заново, только не с сегодняшнего дня, а с позавчерашнего. Это всё, чего вы добьётесь.
– Во-первых, не я, – холодно сказала мадемуазель Прелати. – Во-вторых, она просто хочет жить по-другому. Спокойно и безопасно. Никому не мешая и никого не покоряя. Просто жить, растить дочерей, учиться, радоваться новому. И плевать нам, какой там день в этой самой истории. Неужели это так плохо?
– Это прекрасно, – сказал Питер. – Только не надо рассчитывать на то, что те, кого вы и ваша Меффрэ считаете грязью, поймут вас и поддержат.
– Я думала, вы умнее, – проговорила старуха, глядя на него. – Конкретно вы, месье Кэтфорд. Мне казалось, у вас более широкие взгляды.
– Мне тоже так казалось, – ответил Питер.
– Не говоря уж о том, что без мужчин ей всё равно не обойтись, – сказал Жак. – Размножаться-то как будете?
На секунду наступила тишина, затем мадемуазель Прелати прыснула совершенно неприлично.
– Вы серьёзно, месье Делакруа?
– Жак, – протянул Питер раздосадованно.
– Что? – спросил Жак. – Что такое? Аслан?
– Не знаю, – спокойно ответил эвакуатор, и поглядел сначала на Прелати, затем на Питера. – Что смешного?
Ему никто не ответил, но он требовательно оглядывал всех по очереди и наконец остановился на том, кто, по его мысли, должен был знать.
– Есть такая штука, – потирая нос, сказал Питер. – Называется партеногенез. Оно же – девственное рождение. Как у ящериц. Девочки рожают девочек.
– Такое разве возможно у человека? – с недоверием спросил Жак.
– Один случай упоминается, – сказал Питер. – Хотя да, ты же у нас атеист.
– Там вроде был мальчик, – заметил Аслан.
– Это же древние, – Питер пожал плечами. – Кто их знает, на что они способны.
– Так вы исследовали возможность этого… партеногенеза? – спросил у Прелати почему-то повеселевший Жак. Прелати молча и величественно кивнула. – И как успехи?
Пожилая женщина не ответила.
– Ясно, – Жак улыбнулся совсем уже широко и дружелюбно. – Так до нового мира ещё очень далеко, оказывается. А я-то уж испугался.
– Путь в тысячу лье начинается с первого шага, – сказала Прелати.
– Бабушка! – прикрикнула молчавшая до сих пор Майя. Друзья с удивлением посмотрели на неё. Девочка угрюмо сказала:
– Ненавижу эту поговорку.
