- Ладно, - отпускаю её с неохотой. - Делу - время, а потехе - не меньше часа.
Встаёт она с моих коленей, отряхивается, что курочка, улыбкой многообещающей одаривает и исчезает за переборкой.
Перевёл я дух, в иллюминатор от нечего делать поглядел, как там техник аэропортовский на поле перед кабиной пилота руками помахивает, на столик взгляд перевёл. Дёрнуть ещё, что ли? - думаю себе, хотя в голове уже плывун небольшой наблюдается - за столом праздничным с Пупсиком под его закусь бесподобную всё-таки пузырь целый незаметно оприходовал. И вначале вроде ничего было, но как за тело женское младое подержался, так хмель наружу вылезать стал.
Вижу, водочка смирновская, а вот что за коньяк? Этикетка вроде французская, но бутылка почему-то прозрачная, а не чёрно-матовая. Впрочем, соображаю, настоящий, наверное. Мне-то раньше всегда подделку польскую подсовывали, почему к коньяку у меня и предубеждение стойкое.
И дёрнула же меня нечистая! Беру бутылку и стаканяру наполняю. Думаю, отхлебну глоток-другой, по-светски так это, в ожидании встречи "деловой". К тому же, в Европу лечу, привыкать к этикету надо. Налить-то налил, а вот стакан с донышком металлическим от столика оторвать не могу. Двигаю по столу намагниченному туда-сюда, а поднять да ко рту поднести - ну никак. Подвигал-подвигал, осерчал, набок стакан чуть завалил, оторвал-таки от стола, но на колени себе ненароком плеснул. И тогда, в запале да с расстройства, забыл о своём намерении светском и по привычке одним махом всю стаканяру в себя и засосал.
Пошёл коньяк в организм за милую душу, мягко так это по горлу скользнул, я и не почувствовал. Только ощущение во рту букета ароматного тонкого и осталось. Что же это за коньяк, удивляюсь, ежели он клопами не пахнет? Тем временем тепло весёлое по телу разливаться стало, в голове приятственно зашумело, и меня всего счастье вселенское охватило.
А вот сейчас и милочка моя придёт, думаю блаженно... И напрочь вырубаюсь.
Прихожу в себя от страшной головной боли. С трудом разлепляю веки, вижу, стюардесса надо мной склонилась, за плечо трясёт, в лицо пристально смотрит, а губы у неё двигаются.
- Не слышу! - сиплю я и головой мотаю. Ощущение такое, будто в уши кто микрофоны от плейера по самое некуда вбил и на полную катушку атмосферные помехи транслирует.
- Сглотните! - словно сквозь вату плотную доносится голос стюардессы.
А у меня горло перехватило, и не то, что сглотнуть, сказать ничего не могу, одно сипение изо рта и вырывается.
Видит она такое дело, в стакан минералки наливает, мне протягивает. Влил я воду в рот, но она, зараза, стала в гортани жижей болотной и дальше не идёт. Даже наоборот - что-то из желудка назад просится и воду изо рта что пробку вытолкнуть норовит. Короче, не тот напиток, не для настоящих мужчин.
Попытался я выплюнуть воду - ан, тоже не получается. Горлянка абсолютно не работает. Во, дела! Во, в переплёт угодил!
Перевешиваюсь тогда через подлокотник, рот открываю, и вода сама выливается. А я тут же, не мудрствуя особо, хватаю бутылку водки, голову запрокидываю и прямо из горла - не хрен больше со стаканами аэрофлотовскими экспериментировать! - в себя влагу божественную вливаю.
Как кто меня за кадык, что за ружейный затвор, в сердцах дёрнул! Таким глотком полпузыря водки в меня вошло, что вместе с лавиной этой и затычки ушные в желудок по счёту "раз" блымснули. Только ощущение от несуществующих проводков плейера, леской рыболовной туго натянувшихся при глотке, в ушных проходах осталось. Подозреваю, будь у меня одно ухо, то через него в желудок и сам плейер воображаемый втянуло бы.
- Ух! - перевожу дух. - Чего это со мной приключилось?
- Это от перепада давления при наборе высоты, а затем снижении самолёта, - спокойно объясняет стюардесса.
- Ладно, - начинаю в себя приходить. - Сама понимаешь, что я сейчас не в форме, - откровенничаю. - Вот как через полчасика оклемаюсь, тогда мы с тобой и погудим знатно.
Тут она глаза круглые делает и говорит:
- Я, вообще-то, не против. Однако, Борис Макарович, мы уже приземлились, ваши сопровождающие таможню прошли, вас ждут.
Я очумело в иллюминатор выглядываю. Лётное поле бесконечное - чуть ли не до горизонта, громадные суперлайнеры на нём стоят, среди которых наш самолётик букашкой никчемной затерялся. И хоть ни здания аэропорта, ничего другого, кроме лайнеров, особо впечатляющего не вижу, всем нутром, с водкой в нём булькающей, понимаю - я на земле французской. Во, блин!
Перевожу глаза на стюардессочку, пару раз туда-сюда взглядом по округлостям аппетитным прохожусь - однако ничего меня не возбуждает. Ноль эффекту. Никакой реакции ни мужского начала, ни мужского конца - аут полный.
- Эх, жаль! - говорю искренне. Ежели бы хоть одна клеточка во мне откликнулась, ждали бы меня "сопровождающие" до завтрашнего утра.
- Дела, дела... - уже фальшивлю. - Ничего, милашка, на обратном пути мы всё наверстаем.
Встаю с кресла, подмигиваю ей на прощание и направляюсь к выходу.
35
Да уж, французская таможня - не наша! Не знаю, чем я им не по душе пришёлся - то ли тем, что под хмельком хорошим, то ли полное отсутствие багажа насторожило, - но мурыжили они меня долго. Это у себя в городе я король - кого угодно куплю, кого угодно в грязь втопчу. Здесь порядки иные: хоть и капитализм махровый, однако перед законом все равны, разве что президент наш без обыска границу воздушную миновать может. Меня же и просвечивали, и обыскивали, и раздевали, и отпечатки пальцев снимали... Видать, Бонза им здесь основательно нагадил, если с "зятьком" так обращаются.
Наконец не выдержал я, Пупсику о помощи взмолился. Может, врал он всё насчёт расстояния, иначе почему в самолёте мне не помог, когда уши напрочь заложило?
Пупсик не отозвался, однако по доселе пасмурным и замкнутым мордам таможенников, вдруг приветливостью неожиданной расцветшим, понял: начал малец им "лекцию читать" об уважении к моей персоне. И минуты не прошло, как в комнату, где таможня французская мне шмон устроила, какой-то хмырь штатский заметается, паспорт возвращает, извинениями на ломаном русском рассыпается. Мол, обознались-де они, меня за разыскиваемого Интерполом известного мафиози российского ошибочно приняли.
- Бывает... - бурчу я недовольно и начинаю одеваться. - У меня тоже однажды подобный прокол был. Снял на танцульках маруху лет тринадцати-четырнадцати - думал, девочка нецелованная. А на поверку такой шмарой отпетой оказалась - клейма ставить негде.
Челюсть от моих откровений у штатского отпадает, застывает он ошарашено, глазами на меня блымает. То ли не понял меня со своим ломаным русским, то ли сразил я его этим случаем, экстраординарно сопоставимым, наповал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
