— Что за… — Багой, растолкавший зевак и протиснувшийся, наконец, на кухню, замер на пороге.
Трактирщику хватило беглого взгляда чернушку, чтобы отметить и разорванную одежду, и дикий взгляд, и дрожь по всему телу. Мужчина окинул владения Василисы тяжелым взором и, приметив на полу деревянный пест, спросил несвойственным ему пересушенным голосом:
— А это зачем?
Лиска пожала плечами, мол, кто ж его знает, может, упал, когда отбивалась. Но в этот самый миг Зария вскинула голову и зло, громко, чтобы все слышали, ответила:
— Он иначе не мог сделать то, зачем пришел. У него не получалось.
И было в ее словах, в том, как они прозвучали, что‑то очень страшное. Черное. Корчмарь перевел взгляд на Василису, потом на венчальное кольцо, украшавшее ее безымянный палец, потом поглядел на стоящего над распростертым телом Грехобора… и вдруг шагнул к чернавке, рывком поставил ее на ноги и встряхнул, пытаясь тем самым привести обычно спокойную тихую и боязливую девушку в чувство, изгнать из ее глаз, лица и голоса черную злобу.
Зария свирепо зашипела и с кошачьей яростью начала отбиваться. Бесполезно. Не родилась еще та баба, которая бы вырвалась из Багоевых лапищ. Хозяин таверны вжал в себя бьющуюся чернушку, неловко поглаживал ее широкой, словно лопата, ладонью по трясущимся узким плечам и приговаривал:
— Ну-ну-ну… покричи, покричи. Вот умница, вот молодец.
И девушка глухо выла, упираясь лбом в его выпирающую, словно бочонок, широкую грудь.
— Покричи, покричи… — повторял корчмарь, не выпуская несчастную и не давая ей трепыхаться слишком уж яростно. — Ну-ну-ну…
Васька выбежала во двор, сдернула с веревки сушившееся там вязаное одеяло — теплое, нагретое солнцем — и вернулась с ним обратно на кухню.
Когда ласковая шерсть спеленала бьющуюся кричащую девушку, та несколько успокоилась, хотя по лицу все еще ползли слезы и зубы стучали от запоздалого ужаса.
Багой мягко опустил Зарию на скамью, стоящую у стены и сказал:
— Хватит, все уж закончилось. Никто теперь не тронет…
— Не тронет?! — закричала Зария, срывая горло. — Да мало ли вас, кто насмеяться надо мной снова решит!!! Так же вот — на спор — уродину пощупать да девичества лишить. А ежели мужская стать воспротивится, так можно, как он, пестом попробовать! Что с уродом‑то якшаться. Ему и то внимание за радость! Давайте! Кто еще хочет меня «порадовать»?! — она кричала, захлебываясь в рыданиях, давясь словами, слезами, воздухом, а потом сжалась вся и заревела, как ребенок — безутешно, в голос.
— Сдурела? — удивился Багой. — Да я первым буду, кто хребет тому уроду переломит. А уж опосля и пест этот в самое нужное место ему засуну, чтобы осанка прямая была и походка приметная. А ты не блажи. Ишь, чего удумала.
Зария вскинулась, во все глаза глядя на рассерженного Багоя и, будто бы не веря собственным ушам.
— Чего глазами хлопаешь? Батька Багой девок своих в обиду не даст. Я, вон, замучился ухажёров от тебя гонять. Только на этой неделе четверо подходили — дозволения просили с тобой побеседовать. Отбиваться устал от окаянных. Всю душу вымотали!
Он продолжал еще что‑то говорить, а Зария тихо всхлипывала, боясь поверить в то, что впервые ее не обманывают, не насмехаются, не хотят поиздеваться.
— …по миру меня пустите, девки сумасшедшие. Одна с магом спелась, за другой мужики хвостом ходят… А ведь какая девка была — шмыгает, как мышка, никому и дела нет, никто и не смотрел. Так нет же — отъелась, округлилась, откуда только что взялось!
— Я… я… — виновато залепетала несчастная.
— Хватит реветь! Какие тебе женихи? Приданое еще не справили, и дома нет. Тьфу! Кому я тебя такую отдам? Всего добра — два платья. Чтоб потом говорили, будто девки у батьки Багоя — нищие?
Он в досаде махнул рукой, мол, надоели вы мне все.
— Багой, — мягко сказала Василиса. — Какое приданое, а? Ей бы поспать. Успокоиться.
Но корчемник лишь покачал головой:
— Ее сейчас дэйн расспрашивать будет, вон, мужику твоему тоже на месте ровно не сидится, а это не дело, чтобы маг без разрешения силу применял. Так что поспать я ее позже отправлю. Ты… это… ты девка еще или он…? — неуверенно и как‑то неловко поинтересовался мужчина у Зарии.
Она молчала. Хозяин таверны вздохнул, похлопал девушку по острому плечику и воззрился под ноги.
А Василиса только теперь, когда все волнения улеглись, заметила, что на обычно жаркой кухне холодно, как в рефрижераторе. Бр-р-р! И иней вокруг. Просто голливудские спецэффекты какие‑то. Вот только с такими спецэффектами недолго и без здоровья остаться. Стряпуха огляделась, пытаясь понять, что случилось. По спине тут же побежали мурашки, причем не только и не столько от холода: в нескольких шагах от девушки друг напротив друга, застыли в молчаливом противостоянии два брата. Маг и дэйн.
Сейчас их родственное сходство угадывалось куда острее, чем прежде. Странно, что никто больше его не замечает. Во взгляде обоих горело упрямство. Один собирался не допустить, второй намеревался сделать то, что считал нужным. Лица застывшие. Если не знать подоплеку случившегося, может показаться — просто стоят, раздумывая о чем‑то. Но по левому виску Грехобора, по безобразной борозде шрама медленно ползла тяжелая капля крови. Словно пот, она просачивалась сквозь кожу, и катилась, оставляя на изуродованной скуле красную блестящую линию.
Дед Сукрам, сидевший за столиком, настороженно следил за обоими мужчинами, Повитуха и вовсе вскочила и теперь бессильно сжимала кулаки, не решаясь подойти.
Остальные посетители харчевни сбились в кучу, испуганно взирая, то на мага, то дэйна, но уходить при этом не собирались. Нашли развлечение!
И тут до Василисы дошло — кровь! У него по скуле течет кровь. Ему больно! Поэтому, забыв обо всем на свете и, как всегда, не раздумывая, девушка кинулась к мужу, вклиниваясь между братьями и нарушая их молчаливую борьбу.
— Ты поранился?!
Она осторожно повернула к себе лицо Йена и ласково, стараясь не причинить боли, стерла багровую дорожку уголком полотенца.
Взгляд мага, еще несколько отрешенный, непонимающий, обратился на нареченную. Та смотрела снизу вверх, и в глазах было столько переживания, столько сочувствия, что он даже удивился — чем она так обеспокоена? А потом по скуле скользнула мягкая ткань, а Василиса спросила:
— Больно?
— Что? — не понял он.
— У тебя кровь идет. Больно?
— Нет…
Грехобор потрясенно смотрел на свою женщину. Жалеет его? Беспокоится? Испугалась? Он кончиками пальцев убрал с ее лба непослушную кудрявую прядь и ответил негромко:
