Потом была уборка, опять-таки чисто бабья – штоб раскоряка с тряпкой правильная была. Свои, оказывается, сложности, с раскорякой-то… У баб, она спина гибче, да и вообще – немного всё, а иньше, и подстраиваться под их движения, это совсем даже и не мёд!
К вечеру всё валилось из рук, но пришлось, опять-таки в бабьей манере, готовить ужин, накрывать на стол и убирать после. Отнепривычной работы, совмещённой с актёрством, болела спина и шея. Я-то привык шею держать прямо, а тут – выю чуть согнуть, очи долу… тьфу! И всё это в памяти держать, на крепатуре, а не на естестве.
Снилась всякая дрянь, от которой просыпался то и дело, и засыпать, ну вот ни капельки не хотелось! А кому б хотелось, ежели во сне всякое там… по сеновалу, к примеру, валяют… Силёнок же, штоб отбиться, ровнёхонько как у бабы, да и между ног… В общем, хреново спал.
Поутру накрывал на стол под брюзжание Афанасия Никитича, снова и снова то поправлявшего меня, то принимавшегося рассказывать в очередной раз биографию моего персонажа. До оскомины… но старательно репетирую роль, проникшись мрачноватым пессимистическим смирением.
– Прогуляюсь… – сообщил он мне, небрежно ставя на чистый стол влажную от чая чашку, и мне так захотелось огреть его полотенцем!
– Та-ак… – замолкнув, он склонил голову набок.
– Стреляют, – растерянно констатировал я.
– Я в город, – резко встал Афанасий Никитич, – нужно узнать, што там, да как.
Подскочив было, я набрал уже полную грудь воздуха… но тихо выдохнул и сел назад. Иногда нужно и так… просто ждать.
Хозяин дома пришёл меньше, чем через час. Скинув сюртук, он растёкся на плетёном кресле-качалке на веранде, выходящей в сад, обмахивая себя попеременно соломенной шляпой и газетой, да понемножечку отходя. Накрахмаленная его рубаха пропотела едва ли не насквозь, а лицо изрядно осунулось и выражало озабоченность.
– На Мытной площади волнения начались, – рассказывал он, прерываясь, только штобы глотнуть кваса, – додавливают уже, но…
Афанасий Никитич пожевал губу.
– … не вдруг и додавят. Неорганизованно, а так… устал просто народ, а власти всё закручивают да закручивают гайки. Резьбу уже сорвали, а всё крутят и крутят, иногда даже и непонятно – зачем? Сейчас разогнали, а потом… знаешь, даже и предугадать не могу, как обернётся.
– Революцией?
– Не… – он убеждённо покачал головой, – не в этот раз. Репетиция, даже и не генеральная, уж я в этом-то понимаю! Сразу подавить не выйдет, это как… сапожищем по угольям костра садануть. Вроде как и нет больше костра, а угольки потом тлеющие где только не найдёшь.
– Не лезь, – бывший антрепренёр остро глянул на меня, – не твоё, не в этот раз. Пока раскачаются, да пока… боевиков с револьверами да ружьями дай Бог человек пятьдесят на всю Тверь найдётся! Да не в одной кучке, а россыпью. Потом уже да… мстители и прочее. Но то потом! А тебя, ежели вздумаешь, цапнут быстро – яркий ты, да и нездешний. Ни к кому подойти, ни куда бежать…
Стало почему-то стыдно, я ведь и не собирался… Не первый уже раз принимают меня за человека, который вот прямо-таки горит странствовать по миру, причиняя справедливость всем, кто не успел убежать.
Покивал, сделав под маской нужную гримасу, и Афанасий Никитич наконец-то соизволил дать мне газету, велев читать вслух. А новости…
… пугали. Через колючую проволоку цензуры пробивались заметки о… репетиции в десятках городов. Началось в Одессе, а оттуда по всему Югу России, да в Москве… Тлеть начало по всей стране, и где полыхнёт пожарищем, а где и потухнет, не найдя пищи, Бог весть.
– Тэк-с… – и Афанасий Никитич принялся раскачиваться, хрустя сцепленными пальцами, – вот што, Дашенька… да не вскидывайся ты!
– Даша, – с нажимом повторил он, – и так до Петербурга, а может быть, и чуть дольше.
Я нехотя кивнул, обещая себе давить в зародыше весь этот нелепый стыд и принял вид благонравной девицы.
– Похоже, Даша, – сказал он, покусывая губу, – в Петербург тебе придётся ехать несколько раньше, чем планировалось. Очень уж ситуация складывается скверная. Ещё денька два-три, и не у нас, так в Петербурге поднимут войска и подтянут полицию, так што…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он резко встал, хлопнув ладонями по подлокотникам.
– … пойду я собирать своих подопечных. А ты… готовься.
Тридцать пятая глава
Покосившись с ненавистью на щелястую, неплотно закрывающуюся дверь клозета, сделал свои дела, присев по-бабьи, от греха. А то есть любители… Ума не приложу, што может быть интересного в отправлении естественных надобностей, но свои… хм, ценители находятся.
Оправив юбки, зашарил глазами в поисках умывальника[69], и ожидаемо не нашёл, отчего настроение скакнуло вниз. Протерев руки спиртом и спрятав бутылёк в карманах, прикрыл за собой дверь и вернулся в вагон.
Несмотря на раскрытые настежь окна, стоит духота, ну да мы сейчас и плетёмся еле-еле по жаре и безветрию. Едучий махорошный дым стоит плотным облаком, разъедая глаза и лёгкие, и нехотя выдавливаясь в окна густыми клубами.
Мужики по соседству, кашляя надсадно и отхаркиваясь поминутно под ноги, играют в карты, смоля одну цигарку за другой как заведённые и шлёпая засаленной бумагой о деревянные лавки как можно звучней. Только и слышно…
– Вини!
– … а мы вас мадамой, да по ушам!
– С оттягом!
Переступив через вытянутые в проход ноги и с трудом удержавшись, штобы не наступить с размаху каблучком на стопу, уворачиваюсь от щипка за задницу, саданув по руке. Вот тоже… щипун нашёлся! Потрёпанный, весь какой-то сальный и болезненно рыхлый, а туда же! А ещё духовного звания, дьякон!
Жопошничеством никогда не страдал, так што и удовольствия в таком внимании не вижу, так ещё и опаска имеется. Жопка-то у меня накладная, и небось такой опытный щипун может почуять разницу между настоящей и накладной, и чем это обернётся, Бог весть.
Или к примеру – щипанёт такой уродец с подвывертом, а я и не почувствую, потому как не меня щипет, а туго набитую вату. Тоже ничего хорошего в перспективе. Сразу-то может и не поскочит в полицию с подозрениями, ну а вдруг? Даже если не сразу, даже если поделится просто странностями с дружками, да не вовремя.
Потом-то ладно… но то потом, а сейчас вся моя жизнь как та самая накладная жопа, и лишнее внимание мне, а тем паче мужское – нож острый! Затянувшийся стресс, а не поездка.
– С облегченьицем! – сдавленным голосом приветствовала меня широконосая конопатая Настёна, тут же зажав рот углом застиранного платка и закусив его от смеха. Смешливая она девка, страсть! А судбинушка ведь… н-да… как и у всех прочих.
С родных-то краёв да в дальние края в прислугу наниматься, это ведь никак не от хорошей жизни, совсем не от неё. Тем паче, среди лета, когда рабочие руки, какие бы они ни были, в деревне во как нужны! Любые! Хромой, косой… хоть за детьми присматривать, пока хозяева спины на поле ломают, всё помощь.
Совсем, значица, край в родном селении наступил, если девок из дома не ко времени выперли. Последние времена. Да и в Петербурге сейчас места нормального не найти, на дачах все, так-то…
Афанасий Никитич, при всей моей к нему симпатии, из тех людей, кто не видит большого греха в сводничестве, и кто там едет на место горнишной или посудомойки, а кто – в полицию за жолтым билетом, Бог весть. Не мне судить – ни девок, ни антрепренёра. Всё лучше, чем с голода умирать. Хотя может и зряшно наговариваю, а? Всё ж таки связи у человека, может и…
– Хи-хи-хи… я уж думала, ты через дыру енту на рельсы вывалилась!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Не вывалилась, а вывалила! – кусая смешливо губы, деланно серьёзно поправляет её Алёнка, белобрысая до полной прозрачности… недокормыш с прозрачной кожей и бледно-розовыми губами, отдающими в синеву. Лето на вторую половину перевалило, а она после зимы ещё отъесться не успела, да здоровья набраться. Переживёт ли сырую петербургскую зиму, Бог весть.
