— Где вы находитесь?
— В отеле «Табард инн» на Н-стрит. Я видела старого друга на Шестой авеню вчера. Помните Обрубка, который был серьезно травмирован на Бурбон-стрит? Я рассказывала вам эту историю?
— Да.
— Так вот, он уже ходит. Слегка прихрамывая, он болтался вчера по Манхэттену. Я не думаю, что он видел меня.
— Вы серьезно? Это ужасно, Дарби.
— Это хуже, чем ужасно. Я оставила следы в шести разных направлениях вчера вечером, когда уезжала, и, если увижу его в этом городе ковыляющим где-нибудь по тротуару, я сдамся. Я сама подойду к нему и сдамся в его руки.
— Я не знаю, что сказать.
— Говорите как можно меньше. Потому что у этих людей есть радар. Я поиграю дня три в частного сыщика и уеду отсюда. Если доживу, то утром в среду буду сидеть в самолете, направляющемся на Аруба, или Тринидад, или куда-нибудь еще, где есть морской берег. Если умирать, то лучше на берегу моря.
— Когда мы встретимся?
— Я думаю над этим и хочу, чтобы вы сделали две вещи.
— Я слушаю.
— Где вы оставляете свою машину?
— Рядом с квартирой.
— Оставьте ее там и возьмите напрокат машину. Ничего экстравагантного, обычный серийный «форд» или что-то подобное. Все время представляйте, что кто-то наблюдает за вами через оптический прицел винтовки. Доберитесь до отеля «Марбери» в Джорджтауне и снимите комнату на три ночи. Они берут наличными — я проверяла. Зарегистрируйтесь под другим именем.
Грантэм записывал и покачивал головой.
— Можете выбраться незаметно из своей квартиры с наступлением темноты? — спросила она.
— Думаю, да.
— Постарайтесь и возьмите такси до «Марбери». Распорядитесь, чтобы арендованную машину вам доставили туда. На двух такси доберитесь до «Табард инн» и ровно в девять войдите в ресторан.
— О’кей. Что-нибудь еще?
— Возьмите с собой одежду. Рассчитывайте на то, что вам не придется быть в своей квартире не меньше трех дней. То же самое касается вашей работы.
— На самом деле, Дарби? Я думал, что на работе у меня безопасно.
— У меня нет желания спорить. Если с вами, Грэй, будет трудно иметь дело, я просто исчезну. Я убеждена, что чем скорее я выберусь из страны, тем дольше буду жить.
— Да, мэм.
— Вот, хороший мальчик.
— Я полагаю, что где-то в голове у вас носится главный план.
— Возможно. Мы поговорим об этом за ужином.
— Это своего рода свидание?
— Давайте назовем это деловым ужином.
— Хорошо, мэм.
— Я вешаю трубку. Будьте осторожны, Грэй. Они наблюдают.
Голос ее замолк.
Она сидела за столиком под номером тридцать семь в темном углу маленького ресторана, когда он нашел ее. Часы показывали ровно девять. Первое, что он заметил, было платье, и когда шел к столику, он думал о том, что под ним были ноги, но видеть их он не мог. Возможно, позднее, когда она встанет. В пиджаке и галстуке он не портил привлекательности их пары. Он сел рядом с ней в полумраке так, чтобы оба они могли наблюдать за немногочисленными посетителями. Казалось, «Табард инн» был настолько старым, что в нем обедал еще Томас Джефферсон. Шумная компания немцев, весело разговаривая, восседала на веранде ресторана. Окна были открыты, и воздух свеж. Можно было легко забыть, на один короткий момент, почему они прятались.
— Где вы взяли это платье?
— Вам оно не нравится?
— Оно очень красивое.
— Я кое-что купила сегодня после полудня. Правда, оно, как и весь мой гардероб, одноразового пользования. Я, наверное, оставлю его в номере, когда буду в очередной раз спасаться бегством.
Возле них появился официант с меню. Они заказали напитки. В ресторане было тихо и спокойно.
— Как вы сюда добрались? — спросил он.
— Вокруг земного шара.
— Хотелось бы знать.
— Поездом до Ньюарка, самолетом до Бостона, самолетом до Детройта и опять самолетом до Далласа. Я не спала всю ночь и дважды забывала, где нахожусь.
— Как они могли проследить такой маршрут?
— Они не могли. Я платила наличными, которых у меня почти не осталось.
— Сколько вам нужно?
— Я хочу снять кое-что со своего счета в банке Нового Орлеана.
— Мы сделаем это в понедельник. Я думаю, что здесь вам нечего опасаться, Дарби.
— Я тоже так думала раньше. Фактически я чувствовала себя в полной безопасности, когда поднималась на пароход с Верееком, который им не был. И я чувствовала себя очень спокойно в Нью-Йорке, пока не увидела ковыляющего по тротуару Обрубка, и с тех пор я не ела…
— Вы похудели.
— Спасибо. Надо думать. Вы были здесь прежде? — Она посмотрела в меню.
Он глянул в свое.
— Нет, но я слышал, что кормят здесь великолепно. Вы опять перекрасились. — Волосы у нее имели светло-каштановый оттенок, ресницы слегка подкрашены, а щеки подрумянены. На губах — помада.
— Если я и дальше буду видеть этих людей, то волосы вовсе повыпадают.
Принесли напитки.
— Мы ждем, что утром в «Таймс» появится что-нибудь. — Он не стал упоминать новоорлеанскую газету, потому что в ней были фотографии Каллагана и Вереека. Он предполагал, что она ее видела.
Было похоже, что это ее не заинтересовало.
— Что, например? — спросила она, оглядываясь по сторонам.
— Мы точно не знаем. Но нам не хотелось бы оказаться побитыми нашими старыми соперниками из «Таймс».
— Меня такие вещи не интересуют. Я ничего не знаю про журналистику и не собираюсь этому учиться. Меня держит здесь одна-единственная идея — найти Гарсиа. И если она не осуществится, причем в ближайшее время, я убираюсь отсюда.
— Простите меня. О чем бы вы хотели поговорить?
— О Европе. Что вам больше всего нравится в Европе?
— Я не люблю Европу и не люблю европейцев. Я езжу в Канаду, в Австралию и иногда в Новую Зеландию. Чем вам нравится Европа?
— Мой дедушка был выходцем из Шотландии, и там у меня целая куча тетушек. Я дважды бывала у них.
Грэй выжал лимон в джин с тоником. Компания из шести человек вышла из бара, и она внимательно их рассматривала. Когда она говорила, ее глаза непрерывно обшаривали помещение.
— Мне кажется, вам надо выпить и расслабиться, — сказал Грэй.
Она кивнула, ничего не сказав. Шестеро вошедших уселись за соседним столиком и заговорили по-французски. Язык звучал мелодично и ласкал слух.
— Вам доводилось слышать каджунский диалект? — спросила она.
— Нет.
— Это диалект французского, который исчезает так же быстро, как и наши поймы. Говорят, что французы его не понимают.
— Вероятно, каджуны тоже не понимают французов.
Она сделала большой глоток белого вина.
— Я рассказывала вам о Чаде Бруне?
— Не думаю.
— Он вырос в бедной семье каджунов из Ониса. Семья существовала охотой и рыболовством в дельте реки. Он был очень смышленым парнем и во время учебы в университете штата Луизиана получал высшую академическую стипендию. Затем он поступил в юридический колледж в Стэнфорде, который окончил с наивысшими показателями за всю историю колледжа. В двадцать один год он получил право адвокатской практики в Калифорнии. Он мог бы работать в любой адвокатской фирме страны, но избрал небольшое природоохранное учреждение в Сан-Франциско. Он был блестящим адвокатом, настоящим гением в области права, который много работал и вскоре начал выигрывать крупные судебные процессы против нефтяных и химических компаний. В возрасте двадцати восьми лет он был высокопрофессиональным судебным адвокатом. Его боялись крупные нефтяные и другие корпоративные отравители окружающей среды. — Она отпила вина. — Он заработал состояние и создал группу, ратующую за сохранение болот Луизианы. Как было известно, он хотел участвовать в деле о пеликанах, но имел слишком много других обязательств перед клиентами. Он внес в «Зеленый фонд» крупную сумму на судебные издержки. Незадолго до начала суда в Лафайетте он объявил, что возвращается домой для оказания помощи адвокатам «Зеленого фонда». В новоорлеанской газете появилась пара статей о нем.
— Что с ним случилось?
— Он покончил жизнь самоубийством.
— Что?
— За неделю до суда его нашли в автомобиле с работающим двигателем. От выхлопной трубы в салон был протянут садовый шланг. Еще одно элементарное самоубийство в результате отравления угарным газом.
— Где находилась машина?
— В лесной полосе вдоль рукава Ляфурш, возле города Галлиано. Местность он знал хорошо. В багажнике находилось кое-какое туристское снаряжение и рыболовные снасти. Никакой предсмертной записки. Полиция разбиралась, но не нашла ничего подозрительного. Дело закрыли.
— Это невероятно.
— У него были некоторые проблемы с алкоголем, и он лечился у психиатра в Сан-Франциско. Но самоубийство явилось неожиданностью.
— Вы считаете, что это было убийство?
