храма.
Камень – твоя подушка. Порванное одеяло.
Вскоре приходит северный ветер.
Большие снежинки.
И вот ты мертв.
Теперь глубоко
Выдыхай.
Желаю
Вам, зависимые,
Побольше счастья.
Забудьте поскорее дым.
Вступайте на светлый путь.
Тела ваши станут сильными, как у тигров.
Выпрыгните из моря скорби и вступите в «рай на земле».
С этого момента экономьте деньги на благо собственной
страны.
Держава станет великой, люди – богатыми. Счастья будет
много.
Вернитесь и станьте вновь людьми. Без этого не оставит вас
горький вкус обиды.
Ничего лучше не придумать, как отказаться от курения
сегодня.
С этого момента не оступайтесь. Будущее можно выправить.
Проявляйте доброту и искренность, дружелюбие к соседям.
Учите детей гражданскому и военному делу.
Живите на райской земле Маньчжурии.
Под бой барабанов пируйте как птицы.
Скорее отказывайтесь.
Всех благ
Желаю.
Критически настроенные комментаторы заявляли, что физическая и социальная дисфункция, разрушавшая жизнь наркоманов, воздействовала и на окружающих их людей. Становясь зависимым от опиума, человек начинал предаваться только курению, разговорам, трапезам, азартным играм и сексу [Bao 1941: 5]. Хотя многие авторы признавали, что долгосрочное потребление наркотиков оборачивалось утратой интереса к любовным утехам, тем не менее, среди северных китайцев имела хождение народная мудрость: «когда мужчина пристрастился к опиуму – он уничтожает семьи, а сам становится блудливым; когда приобщается к опиуму женщина – ослабевает ремень, поддерживающий ее штаны» (цит. по: [Slack Jr. 2001: 47]). Хулители рекреационного потребления опиума винили зависимых в отказе от заботы о семьях, исполнения обязанностей и поддержания собственной репутации, поскольку навязчивое поведение полностью поглощало их жизни. Наркоманы меньше работали. Они утрачивали способность творить. Кудо Фумио утверждал, что все зависимые были склонны к вранью и настолько теряли чувство стыда, что могли даже продавать своих жен. Впрочем, автор признавал, что зависимость могла развиваться и у женщин [Xin Manzhou 1941: 30]. Зависимости приписывался крах семей и безжалостная сдача в залог жен и детей. Женщин зависимость доводила до внебрачных связей и торговли секс-услугами [Bai 1941b: 8][210]. По истечении запасов опиума наркоманы готовы были идти для восполнения этих запасов на все более нелегальные и аморальные действия. В конечном счете их ждала судьба попрошаек и смерть, обычно на улице. В 1930-е и 1940-е гг. преобладали именно такие жизнеописания судьбы наркозависимых. Нельзя отрицать, что жизнь многих людей рушилась из-за потребления опиума, но стоит отметить, что существовали и те, кто, потребляя наркотик, не впадал в зависимости от него. Отмечались и случаи, когда человек, формально оказавшись зависимым, продолжал продуктивную и осмысленную жизнь. Различия в восприятии проблематичности опиума усложняли попытки выявить наиболее подходящие средства для искоренения зависимости или ограничения вреда для жизни тех, кто оказывался в зоне наибольшего риска.
Еще более опасными, чем сам опиум, с точки зрения формирования зависимости были его производные продукты, в том числе героин и морфин, которые Цзинь Лун называл «чудодейственной панацеей этого мира» [Jin 1930: 9]. Морфин, впервые синтезированный в Европе в начале XIX в., к 1920-м гг. уже уверенно терроризировал Маньчжурию. Морфин, потребляемый перорально или путем инъекций, применялся против боли, усталости и голода. Как и опиум, он использовался также в рекреационных целях. Его прописывали для того, чтобы помочь наркоманам оторваться от опиума, в связи с чем у них часто возникала зависимость от морфина. В 1935 г. данный метод стали рассматривать как результат заговора жадных европейских бизнесменов [Shengjing shibao 1935k: 7]. Хотя медицинские работники убеждали наркоманов в том, что лечение морфином позволит им безболезненно избавиться от привязанности к опиуму, долгосрочное потребление наркотика с постепенным увеличением дозировок провоцировало онемение нервной системы, наносило вред организму и в конечном счете вызывало новую зависимость[211]. На уже упоминавшемся Торжественном форуме излечившиеся зависимые Дарья, Цзинь Чэнжун и Син Цаньлюй рассказывали о своем опыте потребления морфина. Дарья упоминала, что в отсутствие наркотика она только и думала о том, как раздобыть себе новую дозу, будучи готовой ко всему для достижения цели. Соглашаясь с ней, Цзинь добавил, что принявшие морфин приобретали ощущение покоя, теряя при этом рассудок. Цзинь также описывал непреодолимую тревогу и параноидальное состояние, выражавшееся в убежденности в том, что за ним постоянно следят, особенно когда он пытается спрятать наркотики и сопутствующие им атрибуты. Син отмечал схожее беспокойство. Председатель собрания замечал, что это возбуждение, вероятно, было психологической реакцией в связи с вовлеченностью в противоправную деятельность. Син отреагировал на это замечание с возмущением: по рекомендации врача он начал потреблять морфин, чтобы отказаться от курения опиума, а в обмен получил зависимость от морфина и ненависть к лечащему его доктору. Син не был одинок в своем негодовании. В октябре 1939 г. публичные протесты против другого врача, Чжао Инлиня, постоянно прописывавшего своим пациентам морфин, произошли в Харбине [Shengjing shibao 1939a]. Во второй половине дня 13 октября у клиники «Хуаин» собрались недовольные пациенты во главе с группой состоятельных клиентов заведения, которые заявили, что у них обманом выманили сотни и даже тысячи юаней. Лицом к лицу с толпой разъярённых руководителей бизнеса и представителей местных компаний и организаций, многие из которых были поименно и с указанием их должностей перечислены в «Шэнцзин шибао», Чжао попытался доказать, что предложенные им курсы лечения были эффективны, а помыслы, которыми он руководствовался, являлись исключительно чистыми. Журналисты, освещавшие событие, признали, что в конечном счете Чжао не смог успокоить разбушевавшуюся толпу. Столь публичная акция свидетельствует о том, что взбешенные люди надеялись на то, что их демонстрация принесет свои плоды. В любом случае это событие оказалось информационным поводом, достойным освещения в СМИ.
Морфин осуждался не только за потенциал формирования зависимости, но и за те формы его потребления, которые использовали предающиеся пороку. Прием таблетки или укол в вену оказались далеки от культурного контекста, атрибутики и социальных аспектов, которые долгое время придавали курению опиума и распитию алкоголя ауру допустимости. Более того, от игл на коже оставались шрамы и раны, фотографии которых для устрашения читателей без устали печатали в газетах. С конца 1910-х гг. до 1940-х гг. в СМИ постоянно описывались случаи смерти в результате употребления морфина, которые сопровождались такими заголовками, как «Морфин – это тупик» и «Кончина от морфина» [Shengjing shibao 1916c: 5; Shengjing shibao 1917: 5]. Разрушительная сила, которая предписывалась морфину, вызывала к его потребителям еще меньше симпатий, чем к опиоманам. Чжао Куйжу полагал,
