Надо было нагонять войска, которым постоянно требовалась наша помощь. С прежнего аэродрома летать было далеко – не позволял запас топлива. Конструктор не рассчитывал полет штурмовика на большой радиус действия, считая, что того топлива, которое имеется на самолете, вполне хватит для действий в пределах 100–150 километров. Ни Ильюшин, ни наши военачальники не предполагали такой высокий темп наступления. Ил-2 оказывал большую помощь наземным войскам в обороне и при ее прорыве, но для сопровождения войск, быстро продвигавшихся вперед, самолет требовал доработки, хотя по другим показателям он был в то время непревзойденным.
Мне он продолжал нравиться, как и в прежнее время, правда, скоростенки надо было бы добавить. Тогда я еще не знал, что Ильюшин этот вопрос уже решил, но для заводов, производящих такие машины, он оставался проблематичным. На фронт шли в основном прежние машины. Из всех аэродромов, на которых мне к этому времени довелось побывать, Балбасово был во всех отношениях самым лучшим. Перелет мы произвели настолько быстро, что немецкая команда подрывников не успела покинуть аэродром.
После посадки воздушные стрелки, бродя по кустам, близ которых мы поставили самолеты, наткнулись на группу пожилых немецких солдат, игравших в карты. Когда их окликнули, они были очень удивлены нашим появлением. «Почему вы не ушли отсюда со своими войсками?» – спросили их. «Мы подрывали бетонку, а сейчас обеденный перерыв – свободное время, вот и решили поиграть», – как бы оправдываясь, наивно ответили старички, успевшие к нашему прилету подорвать часть полосы.
Коротая время в ожидании прибытия тыловой комендатуры, еще не успевшей прибыть с боеприпасами, топливом, продовольствием и другим имуществом, необходимым для ведения боевой работы, группа летчиков, среди которых был и я, направилась в небольшую деревню, находившуюся возле аэродрома. Во время прогулки мы встретились с группой местных жителей, направлявшихся, как мы поняли, на аэродром. Они видели, что там сели краснозвездные самолеты, и, вероятно, хотели посмотреть на них, а заодно и на нас. Приветливо поздоровались и заговорили с нами.
Их удивила наша форма. Перед войной в Красной Армии не было погон, да и новых орденов они не видели и с интересом смотрели на них. Спрашивали, показывая на «Отечественную войну» и «Славу», что это за ордена, какие есть еще и за что даются. Интересовались жизнью в стране, снабжением, когда закончится война. Три года они не видели советских людей, и мы для них казались чуть ли не иностранцами. Мужчины выглядели немного скованными. Видимо, они чувствовали неопределенность своего будущего, к которой примешивались душевные переживания от того, что пришлось пережить. От этой встречи у нас остался неприятный осадок и пропало желание идти дальше.
В Балбасове мы пробыли недолго. Необходимость непрерывной поддержки наступающих войск, продвигавшихся все дальше и дальше на запад, заставляла и нас следовать за ними. Из Балбасова мы перелетели на полевой аэродром Липки, но пробыли там менее суток. Этот аэродром находился на большом удалении от автомагистрали Москва – Минск среди больших лесов, по которым немецкие подразделения, оказавшиеся у нас в тылу, отходили на запад. С ними мы встретились сразу же после посадки. Мой стрелок Федя Шатилов шел по лесной тропинке в маленькую деревушку, где мы должны были заночевать.
Подходя к густому можжевельнику, он увидел немецкого солдата, задумчиво сидевшего по нужде с опущенными штанами. Федя не растерялся, выхватил из кобуры «кольт», скомандовал: «Хенде хох» – и пленил его. Это был моложаво выглядевший солдат войск СС. На груди у него висел знак «Руссиш винтер 1941–42». Этот знак получили все немцы, находившиеся в тот период на оккупированных территориях нашей страны. Фашистские вояки с гордостью носили его, приравнивая чуть ли не к ордену.
Из всех фронтовых аэродромов, с которых мне довелось работать, этот был одним из худших. Неровное поле, больше похожее на косогор с высокой травой, на котором было много больших камней, а вернее, валунов. Чисто случайно наши полеты закончились без поломок. Как только комполка это обнаружил, срочно приказал убрать те, что можно, а у других, более крупных, выставить предупредительные вехи, о чем проинформировали летчиков. К сожалению, на этом аэродроме произошло ЧП. Летчик нашей эскадрильи Иван Цыганков, возвращаясь с задания, на пробеге не выдержал направление и уклонился влево от рабочей полосы.
А там как раз отдыхали пожилые солдаты БАО, занятые работами по расчистке летного поля. Боясь выкатиться за пределы полосы, Цыганков выключил двигатель. Самолет бесшумно прокатился над дремавшими работягами, случайно никого не раздавив и не зарубив винтом. Но один из них, видимо, услышал шорох травы под колесами, стал приподниматься и получил удар стабилизатором по голове, от которого тут же скончался.
Вина Цыганкова в гибели человека очевидна. Но только ли он виноват? Пожалуй, нет. Не знаю, были ли солдаты проинструктированы командиром, пославшим их на работу, о соблюдении правил безопасности на рабочем поле и рядом с ним, особенно во время полетов. А если и были, то виноваты сами солдаты, допустившие беспечность. Погибшего осуждать, конечно, не стали – с мертвого не спросишь. А вот ортодоксу, как назвал Цыганкова командир полка, за этот случай пришлось выслушать хороший нагоняй, чтобы не хлопал ушами на пробеге самолета.
На ночь нас разместили в небольшой лесной деревушке, той самой, куда ходил мой стрелок Федя. Батальон, обслуживавший нас, еще не прибыл. Спали на полу без всякой подстилки. Под голову я подложил пистолет, планшет и шлемофон. В начале июля, как известно, ночи очень короткие. На рассвете нас потихоньку разбудили: «Поднимайтесь быстрее! В деревню пришли немцы с оружием. Их много, больше нас. Четыре крайних дома уже заняли. Если узнают, что мы находимся здесь, всех перебьют!» В какие-то секунды мы поднялись, полусонные, с пистолетами в руках и под прикрытием нескольких вооруженных солдат, возглавляемых адъютантом эскадрильи Тишковым, быстро направились на аэродром.
К счастью, немцам было не до нас. Видимо, они, утомленные длительными переходами, заняв дома, сразу завалились спать. Больше в эти Липки мы не показывались. Завтракали прямо у самолетов сухим пайком. Из технического состава на аэродроме было всего несколько человек, в основном руководящий состав. Остальные находились в пути. Поэтому всю предполетную подготовку пришлось делать летчикам и воздушным стрелкам. Работали сноровисто, с подъемом.
Старший инженер полка Перепелица, его заместитель по радиоспецоборудованию Бершов, инженер по вооружению Собакин, старшие техники эскадрилий Гуртовой, Скворцов, Растихин и несколько механиков разных специальностей из младших командиров, обливаясь потом, бегали по стоянкам от самолета к самолету, подсказывая и проверяя готовность самолетов к вылету. В момент подготовки поступила команда: посадку производить на аэродроме Сухой Остров. Вылет производить по готовности групп. У командования возник вопрос: как переправить знамя полка. Его надо надежно охранять. Из Балбасова основной технический состав еще не прибыл, а когда мы улетим, останется небольшая группа людей с неисправными машинами, которые надо вводить в строй.
Часть технического состава уже отбыла к новому месту базирования. Поэтому оставлять здесь знамя полка было опасно: по лесам бродят немцы и всякий сброд, а ждать прибытия из Балбасова техсостава времени нет. Конечно же знамя должно быть с основным составом на новой точке базирования. Посовещавшись со своими замами, Иван Иванович принял решение отправить его на боевом самолете. Знамя сняли с древка, Сухих, словно поясом, обернул им талию, спрятав под гимнастеркой, чтобы не пачкать и лучше сохранить святыню полка. Сделал он это на случай покидания самолета на парашюте, чтобы оно все время было при нем. Полет выполнялся звеном, в составе которого летел и я, везя в задней кабине, под ногами Феди, отцовский чемодан.
Аэродром Сухой Остров
Не думал я, что спустя всего неделю после полета на разведку Докудовского аэродрома буду сидеть под самым Минском. Борисов и Докудово теперь уже наш тыл. Минск тоже освобожден. Это случилось 3 июля, в день, когда мы перелетели из Липок на аэродром Сухой Остров, или, как его позже стал называть Иван Иванович, Крупки. Освобождение столицы Белоруссии стало праздником для нашего народа. Москва отметила это событие артиллерийским салютом. Верховный Главнокомандующий объявил благодарность войскам 1-го и нашего 3-го Белорусских фронтов и присвоил имя города частям и соединениям, наиболее отличившимся при его освобождении. Наш 3-й штурмовой корпус стал именоваться Минским.
Полк был награжден орденом Красного Знамени и стал именоваться 893-м Витебским Краснознаменным штурмовым авиационным полком. Такое событие еще больше подняло боевой дух личного состава. Награждение орденом и присвоение наименования «Витебский» было для нас большой честью. Во время Белорусской операции полк с полной отдачей сил самоотверженно выполнял поставленные задачи.
