Они обнаружили Богунова только на третий час. Он шел с противоположной стороны мимо укрытия, с яростью разбивая прикладом сугробы.
— Соба-ачья пого-ода! — раздраженно закричал он и устало рухнул в руки подошедших друзей.
Когда его затащили в укрытие, стали растирать белые щеки, заледеневшие пальцы, он горячо и виновато забормотал:
— Кругом сплошной снег, сугробы, снежные завалы. Все окопы нашего батальона засыпаны снегом по самое, самое… Я проваливался в них, как в проруби. Под снегом все спят, все-е… словно окочурились. Никто на вопросы не отвечает. Языки у всех к зубам примерзли, — он задыхался, вытягивая непослушные губы, нервно вздрагивал плечами.
— Кажется, хана всему батальону. Спят все под снегом. Абза-ац! — Богунов застучал зубами. — Холодища… Кровь стынет. А первый взвод я не нашел вообще. Наверное, ходил по ним замерзшим. Как по снежному кладбищу… А-а! — Богунов яростно махнул кулаком. — Я потом совсем заплутал, как щенок первогодок. Нюх потерял, — он ударил себя негнущимися пальцами по лбу, — в жизни себе этого не прощу. Вышел к разведроте километра за три. Спрашиваю, какой взвод!.. А там лейтенант Колодяжный, здоровый такой бугай из разведки. Дал мне провожатых…
Он обиженно махнул рукой. Матиевский молча надвинул на брови шапку, затянул потуже бушлат ремнем, потер щеки и на корточках попятился к выходу. Шульгин схватил его за брючину:
— Куда, солдат. На место. Поздно… Сейчас уже все занесло снегом. Все окопы не откопаешь. Буран нас опередил. Если уж Богунов не нашел — идти бесполезно.
Он скрипнул зубами:
— Все ребята! Это наше самое страшное испытание… Будем надеяться, что в первом взводе об Осеневе позаботятся. Там ведь тоже люди, а не деревянные чурки.
Молча взглянул на светящийся циферблат часов.
— До рассвета чуть больше пяти часов. Набирайтесь сил. На рассвете опять придется поработать. Как тогда — перед «Зубом»… Будем поднимать парализованных, окостеневших и окривевших…
Он подтянул к себе Богунова и Матиевского, накрыл их с головой палаткой.
— Пропади пропадом эта необъявленная война…
64.
Орлов хлопал Булочку по плечам, яростно тер побелевшие щеки, застывшие мочки ушей. Командир второго взвода Смиренский устало сидел у них в ногах на корточках, прислонившись спиной к камням. Молоденький лейтенант-медик Ставский с узенькими ниточками обледеневших усиков стучал каблуком о каблук.
— Вот теперь ясно… Б-р-р… Теперь понятно, мать моя, женщина… Как здоровые люди загибаются в дугу…
Орлов сплюнул в густую снежную кашу:
— Да уж… Попали мы в мышеловку с этим бураном.
Перед начавшимся бураном офицеры поднялись по скользкой тропинке на едва выступающий пятачок. Место для обзора всего ущелья казалось очень удобным. Но постепенно обзор сузился до расстояния вытянутой руки, на высоту стремительно обрушились внезапные черные сумерки, и когда они двинулись назад, то обнаружили, что тропинка погребена под толстым слоем сыпучего, сползшего сверху снега. После первых неосторожных шагов сдвинулась в пропасть снежная лавина, и Булочка, провалившийся в снег, едва успел ухватиться за руку Орлова. Снежные оползни отрезали дорогу назад. Офицеры оказались под снежным арестом на крохотной скользкой площадке, на которой невозможно было даже присесть, как следует, и вытянуть ноги.
Поддерживая друг друга за плечи, офицеры осторожно топтались на месте, выбрасывая из-под каблуков в черный провал ущелья комья снега. Унывать они не стали. Напротив, принялись вспоминать все теплое, горячее, с огоньком, что происходило в их жизни.
— Слушайте, товарищи, такую историю, — весело рассказывал Булочка потресканным, хриплым голосом. — Был я в отпуске этим летом, сами знаете, провожали меня в августе. Денег наменял, во-о, — Булочка резанул ладонью по горлу, — две тысячи. Что с ними делать? Конечно, купил шикарный костюм, — Булочка боднул головой воздух, — настоящий французский, из ткани блестящей, с отливом.
Орлов тряхнул его за плечо:
— Правда, что с отливом?
Булочка кивнул головой:
— С отливом, еще каким… Ну, и стал поглядывать на женский пол. Как холостой мужик, понятное дело. Вскоре знакомлюсь с одной дамой. Назначил ей первое свидание. Приходит она. Прическа у нее пышная с шиньоном, платье какое-то безумно дорогое, руки в перстнях… Блеск…
Булочка расправил плечи, небрежно махнул рукой:
— Ну, ее, конечно, сразил мой костюм. Сами понимаете. Стали гулять по Ростову. Сначала по проспектам, потом по бульварам прошлись, потом по глухим переулкам шлялись, потом по каким-то трущобам… Наконец, попадаем в совершенно безлюдное местечко. В аэропорту за оградой, в березовую рощицу. Охраняемая зона. Пришлось, правда, лезть через забор. Чуть не разорвал свой костюм с отливом.
Ставский рассмеялся. Булочка развел руками:
— Зато место оказалось безлюдное. Стоял только какой-то строительный вагончик с зашторенными окнами, — старшина сладко зажмурил глаза. — Сели мы на сухое бревнышко. Стал я читать лирические стихи про рощу, багряные узоры, звездную пыль. Очень долго читал, с выражением. Потом не выдержал, схватил эту даму и свалился с ней на траву…
Орлов неопределенно передернул плечами. Булочка сокрушенно вздохнул:
— Ну и что?.. Крепко получаю по физиономии… По щекам бьют меня с обеих сторон… Дама моя вскочила разъяренная. Сама не своя… Я сижу на траве в мятом своем костюме. На нее не гляжу. Вдруг слышу: «Долго мне еще ждать, Владимир Алексеевич?» Оборачиваюсь и вижу, что у моей дамы весь ее гардероб уже аккуратно на веточках березовых развешан, — Булочка замолчал.
Ставский нетерпеливо дернул его за рукав:
— И что дальше?..
Булочка пожал плечами:
— Дальше, конечно, поднял ее на руки, а потом… после всего, что случилось, открывается дверь строительного вагончика, выходит какой-то монтажник в спецовке и говорит: «Ну-у, ребята, вы-ы даете!..»
Лейтенант Ставский, полковой медик, содрогнулся, зажал рот руками и чуть было не соскользнул в пропасть. Булочка подхватил его за локоть.
— Полегче, полегче, дружок. А то будет тебе «ха-ха» на дне пропасти. А вообще, ребята, женюсь я на ней. Аккуратная она женщина… Вещи бережет…
Ставский прижался спиной к камням. Облегченно выдохнул:
— Есть хорошая идея, товарищи офицеры. Предлагаю рассказывать по очереди что-нибудь интересное. Хоть стихи, хоть сказки, можно и спеть что-нибудь… Потому что если сон ляжет на один глаз, то все…
Булочка согласно кивнул головой. Через мгновение с каменного пятачка упали в ущелье хриплые, прокуренные звуки первой песни:
Если вы с обрыва, в голубые далиПолетите шустро, камни догонять,Вспомните, что раньше вы так не летали,И уже, как, видно, вам так не летать.
После небольшой паузы, для вздоха, грянуло с высоты залповое, пороховое:
Как на поле КуликовомПрокричали кулики,И в порядке бестолковомВышли русские полки.Как дохнули перегаром —За версту разит.Значит, выпито немало —Будет враг разбит…
Булочка пел манерным растянутым речитативом, с дрожью выпуская воздух в конце каждой фразы. Смиренский подпевал беззвучно. Ставский подрубал каждое слово, спотыкался, спешил, проглатывал звуки. Булочка толкнул его локтем:
— Слушай, Пантацид, ну, что у тебя за голос? Ты не каркай, ка-ар… ка-ар… Пой, как в опере. Со слезой… Вот так… О-о-о!..
Потом послышался с высоты крепкий голос Орлова, раскатистый, упругий с треском рвущихся звуков. Он читал любимые отрывки из поэмы Твардовского о Теркине. Читал напористо, горячо, и слова получались кипящие, раскаленные, с дымным запахом гари.
Офицеры стояли уже, крепко обнявшись, и после каждой песни то один, то другой, покачиваясь, сонно валился в сторону пропасти. Едва успевали подхватывать сползающее тело, беспощадно встряхивать, опрокидывая спиной к камням. И вновь с яростью, с пеной изо рта вырывались новые и новые ускользающие из памяти куплеты.
Эх, путь-дорожка фронтовая,Не страшна нам бомбежка любая.А помирать нам рановато.Есть у нас еще дома дела!
Старшина, устало кивая головой, сонно бормотал:
— Где мои парашутные стропы? Где мое снаряжение? Все осталось внизу. Э-эх… Как жаль! Сейчас привязался бы к скале, или хоть повесился бы… за ногу…
Орлов держал его за ворот, упрямо таращил слипающиеся глаза, продолжал петь, тяжело вздыхая между растянутыми слогами.
Ставский пел что-то свое, невпопад, взмахивая руками и хватаясь за воздух растопыренной пятерней.
Булочка изредка садился на колени, покачивался и тянуло его вниз под ноги, туда, где места хватало только на три пары обуви. Орлов рывком ставил его на ноги, горячо рычал в ухо:
