С этой точки зрения я одета совершенно неправильно, то есть слишком вычурно для заурядного мужчины. Однако, именно то, что надо для художника. Музыкант, который в лучах славы сходит со сцены, почти задушенный поклонниками, у ног которого весь Париж, — для него действуют иные правила.
Он в приподнятом настроении. Посредственность сейчас не удовлетворит его. Закидываю ногу на ногу и оглядываюсь. Насколько могу судить, равной мне в зале нет! Зеркало у бара подтверждает это. В своем бело-золотистом платье я похожа на инопланетянку. В золотых нитях преломляется свет, обруч искрится и переливается. Усталости не видно. Я сижу и выжидаю. Времени двадцать минут третьего, и суета вокруг музыкантов постепенно перемещается со сцены сюда. Герои испытывают жажду. Не удивительно, в поте лица своего часами играли на сцене.
Вот и контрабасист в окружении почитателей. Теперь я уже знаю его имя, жирными черными буквами оно написано на афише у входа. Его зовут Проспер Дэвис, и вблизи он еще красивее, чем на сцене. Невероятно высок. Массивный! Исполин! Вот засмеялся. Никогда я еще не видела таких ослепительно белых зубов!
В эту секунду он обнаруживает меня. Осекается, как громом пораженный, и неотрывно смотрит на меня. Тут же им завладевают две блондинки и увлекают на другую сторону бара. Вот уже пропал из поля зрения. Но я не теряю мужества. Искра проскочила, и я с абсолютной уверенностью знаю, что он вернется ко мне. Если он в Париже без жены или подруги, он попытается познакомиться со мной.
Так оно и есть. После полутора томительных часов, и ни секундой раньше, он появляется. Любая другая на моем месте сдалась бы и уехала домой. Но я знаю эту среду. Не зря два месяца подряд проводила каждую ночь в джаз-клубах. Знаю, что даже самые упорные почитатели разбегаются, и музыканты всегда остаются (разочарованные) одни. Обе блондинки исчезли ближе к трем (очевидно, им рано вставать). Ту, что украла платочек, тоже не видно. Я пришла к выводу: тот, кто после концерта ведет себя особенно назойливо, не имеет никакого отношения к музыкантам. Вот тихая, слегка меланхоличная женщина, незаметно сидящая одна в уголке, та опасна! На сто процентов она замужем за одним из музыкантов. Но я не вижу ни одной в зале, которая подходила бы под это описание.
Проспер Дэвис подходит ко мне в четыре часа утра. Клуб почти пуст, остался только самый узкий круг: музыканты, менеджер, несколько действительно близких друзей и парочка полуночников, давно беззастенчиво рассматривающих меня. Сцена погружена в темноту, атмосфера раскованная. Проспер заказывает себе стакан со льдом и бутылку минеральной. Потом поворачивается ко мне и улыбается. Он молчит. Вероятно, застенчив. Теперь должна действовать я. Теперь или никогда. Вперед, Офелия!
— Вы играли великолепно, — говорю я по-английски, пытаясь преодолеть дрожь в голосе (мужчина настолько красив, что слова застревают у меня в горле), — поздравляю!
— Спасибо. — В голосе не слышно удивления. Он явно ждал, что заговорю первая. — Рад, что тебе понравилось. Я тебя видел со сцены. Ты американка?
— Нет, канадка. Но живу в Париже.
Больше мне и говорить ничего не надо. Дело пошло. Проспер Дэвис откашливается.
— Ты кого-нибудь ждешь?
— Нет.
— Можно к тебе сесть? После концерта мне непременно надо с кем-нибудь поговорить. — Он опускается на табурет рядом со мной и вытягивает свои длинные ноги. — Постепенно подходит критический момент. Мы уже шесть недель в турне. И я начинаю скучать по Нью-Йорку! — Он протягивает мне пачку сигарет. — Ты куришь?
— Нет, спасибо!
Он улыбается и закуривает.
— И не привыкай. Очень вредно.
— Не волнуйся, мне не нравится.
Наблюдаю исподтишка, как он с наслаждением пускает к потолку голубой дым. Кожа у него бархатистая с золотым отливом, глаза цвета фундука, ресницы длинные и блестящие. Губы полные, широкие, красиво очерченные. Великолепная смесь. Волосы, глаза и рот — африканские. Прямой нос и высокий лоб — однозначно европейские. Но особенное впечатление производит на меня его голос — глухой, низкий, медлительный, немного хрипловатый. Самый эротический голос, который я когда-либо слышала. Голос мужчины, который все делает обстоятельно и неторопливо. Который не начинает того, чего не может довести до конца. Как он играет на контрабасе, я слышала. Если он так же хорошо любит… О боже, лучше не думать об этом, а то не смогу сдержаться.
— Ты как-то неудобно сидишь, — вдруг объявляет Проспер. — Эти высокие табуреты опасны. Пошли лучше за столик.
Я смущенно иду за ним, моя собственная воля словно парализована. Потом слушаю, как он рассказывает о турне. Рим, Мадрид, Лондон, Стокгольм, Осло, Вена, Берлин и вот Париж. Восемь стран за шесть недель. Почти каждый вечер — концерт. Но Франция — последний этап, потом, наконец, домой.
Время идет и идет, но я этого почти не замечаю. Усталость как рукой сняло. Смуглый красавец интересно рассказывает, не впадая в пошлость, на хорошем литературном английском, он явно получил хорошее воспитание. Я тайком рассматриваю его руки. Тонкие, чувствительные, с длинными пальцами. Нет ли изуродованных ногтей? (Тогда я бы сразу удрала.) Но все в порядке, ногти у него светлые, красивой формы, ухоженные. Ладони розовые, намного светлее его кожи. И язык светлее губ.
Он вдруг становится абсолютно своим, хотя я его почти не знаю. Слушая его эротический голос, я вся начинаю вибрировать. От него исходит такая сила, что я теряю голову. Тем не менее, часов в пять я встаю и прощаюсь.
— Ты уже уходишь? — в панике спрашивает Проспер. — Тебя ждет твой муж?
— Нет. Но у меня завтра много работы. К тому же ты наверняка устал.
— Когда я играю, я никогда не засыпаю раньше семи утра. — Он заглядывает мне глубоко в глаза. — Ты не можешь побыть еще полчасика? Мы бы вместе выпили по бокалу шампанского.
— Мне действительно надо идти.
Проспер тоже встает и долго молча смотрит на меня с высоты своего огромного роста.
— Я тебя еще увижу? — спрашивает он, наконец.
— Конечно. Завтра вечером.
— Я даже не знаю, как тебя зовут.
Я называю свое имя и прощаюсь.
— Во сколько ты придешь завтра, Офелия? Так же поздно, как сегодня?
— Нет, раньше. В десять я уже буду.
— Хорошо. — Он провожает меня через мраморный холл и вращающуюся дверь к стоянке такси. — Буду ждать тебя!
Помогает мне сесть в машину, поднимает руку на прощание и смотрит вслед, пока машина не сворачивает за угол.
Весь следующий день у меня перед глазами стоит картина: огромный темнокожий мужчина в элегантном светлом костюме, один у входа в отель. Притягательный образ. Он придает мне силы, пока я пишу четырнадцать новых страниц, он не оставляет меня, когда я ем, принимаю душ и переодеваюсь к вечеру.