Дарио притянул меня к себе на могучую грудь и обнял. Выдохнул в моих волосал долгий глубокий выдох. Словно отпустил обиду за измену.
Мы стояли в обнимку целую вечность. Я согрелась от жара его мускулистого тела. Его руки дарили необходимую мне защищенность и необычную для него нежность.
Брунетти стащил с меня мокрое белье. Смотрел на меня как — то очень странно и трепетно. Словно я его сокровище, а он деспотичный огнедышащий дракон. И готов испепелить всех, кто коснется меня.
Собственнический взгляд, пропитанный жадной любовью, привязывал меня к нему все сильнее и вырваться и сбежать уже совсем не хотелось.
Даже мысли о Франческе стирались и отступали на задний фон, а образ молодой красавицы становился размытым и неважным.
Брунетти собрал в кулак полотенце с сушилки. Обернул меня в него как в кокон и подхватил на руки.
Мои веки стали свинцовыми и упали на глаза неподъемными якорями.
Дарио бережно уложил меня в постель. Сам переоделся в сухую одежду и устроился рядом. Сгреб меня в охапку. Влажная борода щекотала мое плечо, а жесткие губы приятно и ласково поцеловали шею.
Я усыпала в комнате Дарио, рядом с любимым мужчиной, забыв обиды, ревность и страхи.
— Мария, что же ты за женщина такая… диковиная?! — хрипло проговорил Брунетти.
— Заморская — баклажанная, — сладко зевнув, ответила я, — А ты острый перец, вредный итальяшка.
— Болтливая и глупая.
— Сам дурак, — уже сквозь сон, я продолжала препираться. Снова почувствовала поцелуй на шее.
— Люблю тебя, дуру!
— Я знаю. Я тебя тоже, демон.
И мое сознание заволокло блаженным туманом. В жарких объятиях Дарио качало как в колыбели на волнах Адриатического моря, целого океана признания наших чувств.
***
И вот наступил новый день.
Волшебство растаяло, а горячий бородатый сицилиец испарился. Я погладила ладошкой смятую подушку, которая еще хранила тепло мужского тела. Переползла на место Брунетти, кутаясь в простынь и вдыхая его аромат.
Сколько он еще позволит находиться мне рядом?!
Не думаю, что новая молодая жена безропотно будет сносить мое присутствие в семейном особняке.
Солнце опаляло веки и слезы капали из глаз на наволочку. Хотелось одновременно выключить небесное светило и вернуть вчерашний вечер. Мы с Дарио ведь столько могли сказать другу другу, если б я не напилась и не уснула. Теперь от стыда и осознания своей беспомощности, в горле першил тернистый ком.
Моя сицилийская сказка в Черногорском заповеднике скоро подойдет к концу.
Куда я отправлюсь на этот раз? Обратно домой воевать с Игорем и выселять его из старой разрушенной квартиры. Мне она на фиг не нужна. Жить я там после этого мерзкого слизня не собиралась. Но повеселилась бы знатно, ругаясь с бывшим мужем, отвлеклась бы от мыслей о брутальном итальянце, который и дальше мог бы быть моим настоящим мужем, если б я не сдалась и не прыгнула в объятия Арманда.
Но я уже давно искупила свою вину и пострадала за слабость. Сколько можно растягивать казнь и протыкать мое сердце ржавым клинком упреков и ненависти?!
А может я вернусь в Геную… Энрико с Анхелой будут рады меня видеть. Да и Тереза уже выросла, превратилась в хорошенькую девушку. Мне с ней интересно и весело. Она сейчас впитывает информацию, как губка, но и отдает тонны позитивной чистой энергии. Особенно, когда смеется и радуется.
А может, стоило бы вообще начать новую жизнь. Укатить на Занзибар, в Париж, в Барселону или на Хошимин. Да куда угодно.
Я в свои тридцать с хвостиком оказалась очень счастливой женщиной — не привязанной ни к семье, ни к жилью. У меня ничего нет. Белый лист. Могу творить новую историю жизни с начала. Правда в руках только сухой горький мел. А на белой бумаге им писать совсем неудобно и незаметно.
Так и я. Призрак самой себя. Потухшая лампа надежд.
А ведь всего несколько лет назад я мечтала о карьере, об удачном бородатом браке, и что стану полноправной хозяйкой в черногорском особняке, в котором искристо звучал бы детский смех и проводились воскресные ужины.
Ничего у меня теперь нет. Могу ехать куда хочу. Делать что хочу…
Только ничего не хочу. Как восковая свеча, я выгорела и растеклась некрасивой кривой лужицей.
С трудом собрав себя в кучу, после душа я решила продлить очарование утра. Поиграть еще немного в счастливую супругу Дарио.
Распахнула его шкаф и нагло выудила одну из его рубашек.
Повторяла, как мантру "Плевать на Франческу".
Надела на обнаженное тело огромную черную рубашку. Холодный шелк ласково обнял тело, и я завернулась в нее, как в целебный кокон.
Очень сложно и больно любить недосягаемого мужчину. Даже то, что вчера Брунетти говорил мне о своей любви, я не воспринимала всерьез. Это были просто слова утешения для пьяной Машки. Дарио был нежным со мной, наверняка, неспроста. Его сицилийское величество терпеть не может бабские истерики. Вот и наплел мне с три короба.
Я решила на рубашке не останавливаться. Наклонилась к ящику с галстуками, планируя один из них использовать как пояс. Из рубашки Дарио получилось забавное платьице. Жаль, что оценить некому мою кричащую сексуальность.
Вероятно, после тридцатника крыша едет безвозвратно. Скоро я выкрашу волосы в роскошный сиреневый, куплю себе красную помаду и чулки, и пойду соблазнять приезжих на пляжи. А кантри певица Долли Партон станет моим кумиром и путиводной звездой.
Я нервно хихикнула. Ох, Машка-Машка, совсем свихнулась из-за бородатого сицилийца!
Вытянув шкаф практически полностью, в глубине среди свернутых змеей галстуков я увидела знакомую папку.
Все нервы задрожали, как натянутые струны. Сердце припустило кастаньетой.
Эту злосчастную папку и документ, что хранился в ней, я бы узнала даже на дне колодца. Дрожащей рукой я потянулась к бумагам и распаковала договор о разводе, который я сама лично подписала, когда Брунетти потребовал.
Я раскрыла листы с напечатанным текстом, смыслом которого была вся моя жизнь. Всего один росчерк пера, и я больше не Мария
