но быстро понимаю, что Семен намекает на то, каким способом я оказался в Клоаке. Он хочет, чтобы я повторил свой предыдущий опыт, но на этот раз в другой роли.
— Сколько человек я должен взять с собой?
— Столько, сколько будут нам полезны.
Краем глаза замечаю движение со стороны первого вагона.
Короткая вспышка страха оставляет в груди неприятный холодок, но Дмитрий не проявляет по отношению ко мне никакой заинтересованности. Он смотрит на Семена, выражение его лица не дает и намека на то, какие мысли крутятся в его рыжей голове.
Рыжий… как много рыжих.
— Пора отправляться, — говорит он, продолжая стоять у открытых дверей. — Все готово.
Дмитрий произносит эти слова для Семена. Только они двое понимают, какие именно приготовления должны были быть завершены, чтобы поезд мог отправиться в путь.
Я хочу увидеть машиниста, поэтому у его кабины замедляю шаг, но стекла темные, сквозь них ничего не видно.
И мне только и остается, что идти мимо.
— Помни, — повторяет Семен, проходя со мной до середины состава, — никаких глупостей.
— Я помню.
В свой последний вагон я захожу первым. Семен и Дмитрий еще некоторое время остаются на платформе, но когда двери без предупреждения закрываются, и состав, дернувшись вперед, начинает движение вперед, меня накрывает волна страха.
Я справлюсь?
Я, правда, смогу заставить людей пройти за собой?
Я… смогу ли я остаться в вагоне, когда поезд остановится на настоящей метрополитеновской станции?..
В шаге от настоящей свободы?..
Поезд заезжает в тоннель, я сажусь на сиденье.
Все начинается прямо сейчас и… так некстати я чувствую лежащий в кармане оберег Митяя. Ни Семен, ни Дмитрий не дали мне такого же. А значит… как там Митяй сказал? Все плохо.
Фаза пятая — Нулевая остановка
Поезд движется по путям плавно и неспешно, без остановок. Я вглядываюсь в свое отражение, отчетливо виднеющееся в темном окне с противоположной стороны, и ловлю себя на мысли о том, что боюсь того момента, когда поезд остановится… нет, не в тоннеле. На станции. Я боюсь подойти к открывшимся дверям и вдохнуть свежий воздух, проникающий на платформу с улицы.
Боюсь ощутить сквозняк, гуляющий по платформе.
Боюсь увидеть людей, которые только спустились в метро… людей, которые только что были на поверхности.
Которые еще свободны.
Ладони потеют, я тру их о темные джинсы, но меня сковывает холод, от озноба покалывает пальцы. Поглядываю на вагонную камеру. Наблюдают ли сейчас за мной? Или это бутафория и по ту сторону линзы никого нет? А куда направляется картинка из вагона, заснятая этой камерой, если это все же не бутафория? В кабину машиниста? Или в какой-то центр на какой-то станции? А куда сохраняется запись? Хранятся ли где-нибудь гигабайты однотипных минут, запечатлевших, возможно, чьи-то последние мгновения жизни?
Времени для размышления на эту тему и на множество других у меня предостаточно. Но размышлять ни о чем не хочется, все равно на эти вопросы у меня нет ответов. Я бы даже сказал, что придаваться в этот конкретный момент каким бы то ни было размышлениям — только вредить здоровью. Поэтому я просто прикрываю глаза и стараюсь ни о чем не думать. Получается на удивление легко.
И, наверное, сам того не заметив, я задремал. Потому что когда я снова открываю глаза, поезд неподвижно стоит в тоннеле, окутанный темнотой и тишиной, от которой в ушах начинает звенеть. Мощные лампы на миг ослепили, голову пронзила резкая боль, но в глубине души я понимаю, что именно этот белый свет не даст ничему проникнуть в вагон, если двери внезапно откроются. И хочется верить, что если это случится — если двери откроются — свет не потухнет.
И никто специально его не отключит.
Проходит некоторое время… не знаю точно, сколько, но мы все стоим в ожидании… чего-то. И от этого ожидания становится не по себе. Встаю со своего места, подхожу к двери, за которой скрывается следующий вагон, заглядываю в него. Но там, ожидаемо, никого нет.
Конечно же.
Семена от меня отделяет несколько вагонов, а от Дмитрия… пожалуй целый состав. Хотя вряд ли Дмитрий в первом вагоне.
От нечего делать брожу туда-сюда. Сюда-обратно.
Сижу то на одном сиденье, то на противоположном, иногда поглядываю на камеру. Пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь в окнах, для этого прислоняюсь лицом к стеклу, прикрываю лицо ладонями, чтобы оградить глаза от света — так они смогут сфокусироваться на тоннеле. Но ничего не вижу. Разве что толстые кабели на стенах.
Вновь сажусь.
Чего я никогда не понимал… или о чем я никогда не задумывался, так это то, для чего Семену и Дмитрию участвовать во всем этом?
Нет, конечно, отчасти я понимаю, что они — одни из главных фигур на этой шахматной доске, но партия, разыгранная кем-то, идет не по правилам. Потому что все сильные фигуры размещены на одной стороне, а на противоположной — лишь ничего не понимающие пешки. И все же… для чего им все это? Может, партия разыгрывается именно Дмитрием и Семеном? Они главные злодеи этой истории? Наши похитители? Настоящие похитители, те, кто стоит за всем этим.
На Дмитрия я еще соглашусь, но Семен?.. Нет. Что-то не сходится. И я никак не могу понять, что именно.
Дмитрий сам по себе, но он — уши и глаза всего лагеря. А что Семен? Бесспорно, Семен — важная фигура, единственный врач. Единственный, кто относится людям, как к людям, а не как к безмозглому скоту, как тот же Князь. Но доверия он у меня не вызывает.
Слишком много знает.
Слишком многое утаивает.
За время моих размышлений поезд вновь начинает движение вперед.
Наш путь по темному и тихому тоннелю продолжается так же неспешно, как и до этого.
Голос, вскоре донесшийся из динамиков, звучит механически, не разобрать точно, принадлежит он мужчине или женщина, но я знаю, что он принадлежит человеку, который управляет поездом. Машинист.
Значит, там все-таки кто-то есть.
Поезд прибывает на станцию. Всем приготовиться.
Встаю, не в силах усидеть на месте, и подхожу к дверям. Сердце бьется так быстро, что начинает болеть в груди.
Вот оно… сейчас. Еще чуть-чуть…
Поезд выезжает из тоннеля и останавливается на светлой станции. От ее вида у меня перехватывает дыхание. Двери разъезжаются в стороны, запуская в вагон… да, свежий воздух. У него сладкий привкус, горло сжимает в тиски. На отполированном кафельном полу отражаются белые блики потолочных люстр. Из-за сквозняка покачиваются присверленные к
