Стреляли канонерки на реке, стреляли гаубицы в овраге за кирпичными заводами, стреляли железнодорожные установки с окраин Ленинграда. На всей равнине между городом и передовой то там, то здесь, — казалось, прямо из земли — выхлестывали длинные языки пламени и катился неумолчный гул; вода в реке вздрагивала и мелко, нервно рябилась.
В разгар канонады Долинин приказал Ползункову заводить «эмку» и помчался к штабу армии. Секретаря райкома и уполномоченного Военного совета здесь всегда радушно принимали. Он застал только начальника штаба; перед генералом на столе лежала тщательно разделенная цветными карандашами большая карта.
— Не Славск, не Славск, товарищ Долинин. — Генерал поднял на него озабоченные глаза. — Степановку берем, улучшаем позиции. На главном направлении ваш знакомый — Лукомцев.
В оперативном отделе Долинин узнал, что дело не столько в улучшении позиций, сколько в том, чтобы упредить противника, сорвать его план нового удара на Ленинград; что армия выполняет замысел штаба фронта, а может быть, и самой Ставки.
Взволнованный такими важными новостями, он к исходу дня решил навестить Лукомцева. Полковник прохаживался по пустой землянке, в которой не было ни столов, ни стульев, ни коек, виденных Долининым прежде.
— Еще немного, и ты бы опоздал! — воскликнул Лукомцев. — Переношу командный пункт вперед… Майор! — окликнул он. Из-за фанерной перегородки вышел Черпаченко. — Раскроем секретарю тайну? — Полковник потирал ладонью свою бритую голову. — Вот, по его настоянию, — он указал на начальника штаба, — мы, Яков Филиппович, кое-что похитили из твоего планчика. Не доморощенную стратегию, конечно, — ты уж извини, не обижайся, — а идейку, касательно оврагов, о которых ты так горячо говорил. Использовали их для флангового удара. Доволен? Степановка, вижу, тебя не устраивает. Славск тебе нужен, ни больше ни меньше. Потерпи, дорогой мой, потерпи!
Вошел адъютант, доложил, что к переезду все готово.
— Ну, будь здоров, прости уж за сухой прием. — Лукомцев заторопился. — Надеюсь, навестишь меня и на новом месте.
Вышли из землянки к дороге и разъехались в разные стороны. Лукомцев вперед, к Степановке, Долинин — обратно в поселок.
Поздно вечером ему позвонила Маргарита Николаевна:
— Яков Филиппович, трактористы бросили работу. Уходим, говорят, на фронт. Бои, говорят, начались, а мы тут сидим, что крысы, возле ломаных машин. Это Лукерьин сынишка так заявил. Уходят, и все.
Начало речи Маргариты Николаевны встревожило было Долинина. Окончание рассмешило. Он понял, что серьезного ничего нет, обычная мальчишеская романтика.
— Выпорите-ка их розгами! — сказал он весело.
— Вам смешно, — голос Маргариты Николаевны дрожал, — а мне с ними не сладить. Все равно, говорят, завтра нас не ждите. Сухари взялись сушить. Пока был Цымбал, они его боялись, и слушались, а со мной…
Долинин выехал за реку.
— Собрать всех трактористов! — приказал он, входя в правление колхоза. — Вот еще новая история!..
Но трактористов удалось отыскать только под утро. Курочкин обнаружил их в лесу, забившихся в старую землянку, брошенную весной зенитчиками. Ребята яростно там митинговали. Курочкин приказал им построиться и привел к правлению. Долинин вышел навстречу:
— В чем дело, ребята?
— А что мы, как крысы… — начал Касаткин.
— Не лезь! — одернул его за плечо Леонид Андреич. — Дело в том, товарищ секретарь, — пояснил бригадир, — что ребята хотят в армию. Постоять за Советскую власть.
— Это замечательно. Это очень хорошо. — Долинин закусил губу. — А вы, Леонид Андреич, тоже хотите уйти и бросить колхоз в такую ответственную минуту? Ведь если вовремя не посеять хлеб, опять придется есть гнилую картошку.
— В армии харч есть! — крикнул кто-то из-за спин плотно сдвинувшихся насупленных ребят.
— Что мы вырастим, то и в армии будет, — ответил Долинин.
— Так я бы, Яков Филиппович, — заговорил бригадир, — может быть, и не ушел бы. А раз все идут, что мне здесь одному делать? Надо и мне…
— Все это, конечно, похвально, ребята, еще раз вам говорю. — Долинин спустился с крыльца к трактористам. — Но какая польза от вас в армии? Оружие вы и в руках не держали, стрелять не умеете, ползать по-пластунски — тоже. Если думать о защите Родины всерьез, давайте наладим сначала учебу. Будем изучать оружие, постреляем, потом я приглашу кого-нибудь из танкистов лейтенанта Ушакова, например, — попрошу показать вам танк, научить водить его. Вот тогда вы и будете полноценными бойцами.
Предложение Долинина понравилось — сначала раздались отдельные одобрительные возгласы, мало-помалу они превратились в общий шум и крик:
— Это подходит! А то работа да работа. Если только работа нужна, тогда и баб за руль посадить можно.
— Что такое? — строго окрикнул Долинин. — Что за разговоры: «баб»?
— Ну, женщин, девчонок, товарищ секретарь. А наше дело мужское. Пусть работа, только чтобы одновременно и к армии готовиться.
— Договорились, — сказал Долинин. — Нажмите на ремонт как следует, ребятки, по-товарищески вас прошу.
— Все равно, не дольше, как до зимы, согласны остаться! — выкрикнул сынишка Лукерьи. — А зимой уйдем.
— Зимой тебя с печи не сгонишь, — вместо Долинина ответил ему бригадир.
— Посмотрим!
Когда ребята разошлись, Долинин шутливо пожурил Маргариту Николаевну за слабость нервов.
— Дело не в нервах, Яков Филиппович, а в том, что я в детском саду никогда не работала и разговаривать с таким народом не умею. Вы же сами слышали: «Это — мужская работа», «это — бабья»… Тоже мне — мужчины! С ними строгость нужна. Вот Цымбал крепко умел их держать. А я разве строгая!
— Для женщины — достаточно.
— Вижу, и вы делите работу на мужскую и на женскую. — Первый раз за эту беспокойную ночь Маргарита Николаевна улыбнулась.
— А что же?.. — ответил Долинин. — Окончится война, минуют не менее трудные послевоенные годы, и — что вы думаете — разве мы не освободим вас от многих непосильных вам работ?
— Я, например, в этом не нуждаюсь. Я могу делать что угодно. — Маргарита Николаевна гордо выпрямилась и осуждающим взглядом окинула Долинина с ног до головы.
5
Узнав от навещавшей его Вареньки об истории с неудачным ремонтом и с трактористами, Цымбал начал разговор о выписке из медсанбата. Варенька пыталась его уговорить не делать этого, уговаривали и сестры, и врач протестовал: рано, дескать, спешить незачем. Но Цымбал, как всегда, упрямствовал. Он уже испытал свою ногу, расхаживая ночами по палате. Нога еще побаливала, но службу служить могла, а большего, по мнению Цымбала, от нее и не требовалось. И в один из пасмурных ветреных дней, отмахиваясь от советов и предостережений, он поблагодарил работников медсанбата, попрощался с ними, затем выломал из черемухового куста в палисаднике крепкую палку и, опираясь на нее, прихрамывая, спустился к перевозу.
Окруженный ребятами, он сидел вскоре на бревне возле тракторного сарая и расспрашивал о житье-бытье во время его отсутствия.
Ребята хвастали успехами в стрельбе из винтовки, показывали пробитые мишени.
— Очень мило, — сказал Цымбал. — А ни одна машина еще и отремонтирована. Вы у меня бунтовать бросите! С завтрашнего дня я вас возьму в работу. Ясно?
— Ясно, товарищ директор, — ответили ребята радостно. Они были довольны, что вернулся их директор; им нравилось, что ими снова будет руководить твердая рука, что Цымбал никогда ни перед чем не теряется, что его все окружающие уважают и даже побаиваются. «С таким чего не работать?» — говорили они между собой и всем своим видом подчеркивали, что работают лишь потому, что не хотят уронить чести МТС, руководимой таким директором.
Варенька, собравшаяся было навестить в этот день Цымбала, в медсанбате его уже не нашла, догадалась, в чем дело, и тоже явилась к тракторному сараю. Но Цымбала не было уже и там. Он утомился и рано ушел домой отдохнуть. Варенька увидела его лежащим на постели.
— Зачем вы это сделали, Виктор! — воскликнула он, входя. — Вам же говорили: не спешите. А запустение-то у вас какое! — Она оглядывалась вокруг.
— Три недели хозяина в доме не было.
Варенька принялась прибирать в комнате; потом сбегала на скотный двор, принесла парного молока.
— Да ну его! — Цымбал отстранил кувшин с молоком. — Детская пища.
— Вы в таком состоянии, когда детская пища вам в самый раз. Поправляться надо, Виктор!
Варенька хлопотала долго и ушла только тогда, когда наступило время вечерней дойки. По дороге ее встретила Маргарита Николаевна и спросила:
— Вернулся?
— Вернулся. Слабый очень, ты бы поухаживала за ним.
